Блуждающий огонь - Гай Гэвриэл Кей

«Прощай», — послал он ей свой последний привет.

«Да одарит тебя Ткач своим Светом», — услышал он ее мысленный ответ.

И она пропала. Бредя назад, к дому, он уже достаточно хорошо сознавал, что там, куда ему предстоит вскоре уйти, последнее пожелание Лилы вряд ли сможет осуществиться.

Давным-давно он решил про себя, что ни за что не скажет матери, когда наступит урочный час. Это бы ее совсем подкосило, как топор перерубает хворостину, да и зачем кому-то из них жить дальше с мыслями о том, как он уходил. Финн бодро вбежал в дом и легонько коснулся губами щеки матери, которая сидела у камина с вязаньем в руках.

Она улыбнулась ему:

— Вот тебе и еще один свитер, сынок. Ты ведь теперь почти уже взрослый. На этот раз я связала коричневый, под цвет твоим каштановым волосам.

— Спасибо, — сказал он. В горле стоял комок. Мать казалась ему такой маленькой и беззащитной. Как она будет жить здесь одна? Ведь отец сейчас на войне, так далеко от нее… А что может сделать он, Финн? Разве у него есть возможность отказаться от того, что ему предстоит сделать? Ах, какие сейчас черные времена настали! Может быть, самые черные за все время существования их мира. И он, Финн, был отмечен. Так что ноги сами понесут его, даже если сердце его, его храброе сердце останется здесь, дома. Так что будет лучше, это он хорошо понимал, если он все-таки возьмет свое сердце с собой, чтобы эта жертва была не напрасной, чтобы сохранилась вся ее важность для их мира. Он уже начинал понимать — совершенно для него неожиданно — множество самых различных сложных вещей. Он уже вышел в путь.

— А где Дари? — спросил он у матери. Глупый вопрос! — Все еще спит? Можно, я его разбужу? Ваэ снисходительно улыбнулась:

— Хочешь поиграть? Ладно, по-моему, он достаточно поспал.

— А я и не сплю! — раздался из-за занавески сонный голос Дари. — Я слышал, как ты пришел.

Вот это будет самым трудным. Финн отлично понимал, что не может позволить себе заплакать. Дари должен помнить своего старшего брата как человека сильного и доброго, и воспоминания о нем должны быть чистыми и незамутненными. Это последнее, что может сделать Финн, охраняя братишку.

Он отдернул занавеску и увидел его сонные глазенки.

— Иди-ка сюда, — сказал он. — Давай побыстрее оденемся и пойдем рисовать на снегу разные картины.

— Цветок? — спросил Дари. — Такой, как мы видели?

— Да, нарисуем такой цветок, какой видели в лесу.

На улице они пробыли не очень долго. Какая-то часть души Финна беззвучно кричала: мне мало этого, мне нужно еще немного времени! И Дари тоже нужно было еще немного времени. Но всадники уже ждали его там, все восемь, и та часть его души, что уже отправилась в путь, знала, что это и есть начало пути и что даже число, которое он знал уже давно, совпадает точно.

Он видел, хотя Дари тесно прижимался к нему и крепко держал его за руку, что один из всадников, мелькнувших на холме, поднял руку и помахал ему. Финн тоже медленно поднял свободную руку и помахал в ответ. Дари смотрел на него снизу вверх, и на лице его была написана растерянность. Финн присел рядом с ним на корточки и сказал:

— Помаши ручкой, малыш. Это люди Верховного правителя Бреннина. Видишь, они нас приветствуют?

Все еще чего-то опасаясь, Дари поднял маленькую ручонку в варежке и осторожно махнул раза два. Финн отвернулся, так больно было ему смотреть на братишку.

А потом он уже совершенно спокойно сказал Дариену, самому любимому своему человечку, самой большой своей радости на свете:

— Знаешь, малыш, мне нужно на минутку сбегать к этим всадникам и кое-что у них спросить. А ты подожди меня тут и попробуй пока сам нарисовать тот цветок.

А потом он поднялся и сразу быстро пошел прочь, чтобы брат не смог увидеть, как по лицу его ручьем текут слезы. Он не смог даже сказать ему на прощание: «Я тебя люблю», потому что Дари был уже достаточно большой и тут же почуял бы неладное. Финн, впрочем, и так довольно часто говорил малышу эти слова, но сколько бы раз он их ни говорил, они не стали значить для него меньше. Да, эти слова Дари за свою коротенькую жизнь слышал достаточно часто. Ну и что? Да, часто, но ведь они были правдивы!

Когда Ваэ через некоторое время выглянула в окно, то увидела, что ее старшего сына нигде нет, а Дари сотворил на снегу совершенно чудесную вещь: нарисовал очень красивый цветок и безупречно правильно. В одиночку нарисовал.

У нее тоже хватало мужества, и она прекрасно поняла, что именно произошло. И постаралась сперва выплакаться как следует, а уж потом выйти во двор и заговорить со своим младшеньким, который только что нарисовал такой красивый цветок. Она долго восхищалась цветком, а потом сказала Дари, что пора идти домой кушать.

А вернувшись домой, она выглянула в окно, и увиденное окончательно сломило ее: Дари молча топал по снегу и все еще рисовал тоненькой веточкой свой прекрасный цветок, уже едва видимый в сгущающихся сумерках; и она все смотрела на него, и слезы беспрерывно текли и текли по ее лицу.

Он следовал за ними в сумерках, а потом при свете луны и факелов. Он даже немного обогнал их сперва, поскольку срезал угол, пройдя прямо через долину, пока они пробирались по верхней гряде холмов. Даже когда они проехали мимо него, светя факелами и еще чем-то красным, то было видно, что они не очень спешат, так что он почти не отставал от них. Отчего-то он был уверен, что вполне мог бы нагнать их, даже если бы они прибавили ходу. ОН УЖЕ БЫЛ В ПУТИ. Миновали день и ночь, и теперь уже почти наступил тот урочный час.

А потом все сразу и произошло. Страха он не испытывал; и чем дальше он уходил от домика на берегу озера, тем слабее становилась его печаль. Он уходил за пределы обитаемых миров в иные места. И лишь с некоторым усилием, когда они уже приблизились к лесу, вспомнил вдруг, что нужно непременно попросить Ткача не переставать ткать на своем Станке и не выпускать из рук нить жизни одной женщины, которую зовут Ваэ, и еще мальчика, которого зовут Дариен. Это оказалось нелегко, но он это сделал; а потом — и это было уже самым последним его человеческим ощущением — он почувствовал, что будто перерезали ту сворку, которая до сих пор сдерживала его, и вспыхнул блуждающий огонь, и прозвучал тот рог, и он увидел тех королей и узнал их.

Он слышал, как громко воскликнул Оуин: «А где же дитя?» И видел, как та женщина, что несла огонь, упала ниц перед копытами вороного Каргайла. Он хорошо помнил прежний голос Оуина и понимал, что сейчас в этом голосе звучат страх и смущение. Они слишком долго проспали в своей пещере! Кто сможет повести их снова в озаренные звездным светом небеса? А действительно, кто?

— Я здесь — сказал он. — И выйдя из-за деревьев на опушке леса, прошел вперед мимо Оуина и оказался в кругу, образованном семью королями-всадниками. Он слышал, как они вскричали от радости, а потом запели ту песню Коннлы, которая впоследствии стала просто считалкой в детской игре та'киена. Он чувствовал, как меняется его тело, цвет его глаз, и понимал, что выглядит сейчас так, точно создан из дыма. Повернувшись лицом к пещере, он позвал кого-то, твердо зная, что голос его звучит, как вой ветра.