Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Игорь Мерцалов

— Вот и славно, — кивнул городовой. — Силентий, голубчик, распорядись там, чтобы мне пару заложили.

Возок, запряженный парой сивых, поскрипывая полозьями, мягко скользил по окраинным улицам Храпова. От близкой реки тянуло ветром. Слева сверкали купола церкви, за которой тянулся пустырь до самой цепочки домов, стоявших на высоком берегу. Один из них, на отшибе, и оказался тем самым, в котором два года назад скрывался от полиции Свинтудоев.

Надо сказать, не лучшее место выбрал ушной маниак, чтобы спрятаться, это Сударый определил сразу, хотя сам никогда ни от кого не скрывался и судить мог только по книжкам. Дом, что в Храпове редкость, не был обнесен забором. Изнутри, конечно, обзор хороший, но ведь и снаружи все отлично видно, оцепят — никуда не денешься. Разве что за сараями какая-нибудь тропка имеется.

На двери висел амбарный замок. Городовой поднялся по резному крыльцу, стянув рукавицы, покопался под шубой (у Сударого вдруг возникло стойкое ощущение, что сейчас он с той же улыбкой разведет руками и скажет: «Вот незадача, забыл… придется возвращаться!»), вынул ключ, вставил его в замочную скважину (или ключ не тот? — так-таки и мешало что-то Непеняю Зазеркальевичу поверить в искренность решения Сватова «помочь науке»), подышал на тотчас замерзшие от прикосновения к железу пальцы и провернул его. Послышался щелчок, дужка выскочила из зажима.

Сватов открыл дверь в полумрак:

— Пожалуйте. Открой-ка ставни с той стороны, дружочек! — велел он вознице.

Сударый поставил у двери камеру со штативом и вместе с Переплетом занес остальное оборудование. Неподвижный воздух дома, пропитавшийся стылой затхлостью, таил неясную тревогу.

Дверной проем, ведущий в комнату на другой стороне дома, осветился.

— Сюда, господа, — пригласил Сватов. — Вот здесь все и произошло.

— А где пулевое отверстие? — спросил Сударый.

— Какое еще отверстие?

— В газетах писали, что Свинтудоев отстреливался через дверь.

Городничий усмехнулся:

— А вы газетам верите? Поглядите на дверь и скажите, правда ли вы думаете, будто ее можно прострелить из карманного револьвера?

— Так, значит, не было стрельбы?

— Не было.

— А вы присутствовали при задержании?

— Конечно. Позволил бы я Копеечкину, будь он хоть трижды знаменитость, хозяйничать в моем городе, как же!

— И вы можете рассказать, как все происходило?

— Могу. Только навряд ли стану. Вы ведь, сударь, кажется, поручились, что ни к какой газете отношения не имеете? Или я ослышался? Нет? Ну так вам оно и без надобности.

— Не поймите превратно, — возразил Сударый, — но я должен точно знать, где именно погиб Свинтудоев. Иначе куда направлять камеру?

— Ах вот оно что, так бы сразу и сказали. Вот в этой комнате. Прямо на кровати.

Сударый осмотрелся. Толстый слой пыли покрывал помещение. Похоже, сюда вообще никто не входил после трагедии. Все осталось на своих местах: свеча на комоде, газета на полу около заправленной кровати, а на самой кровати, кажется, до сих пор так и виднелся продавленный силуэт человеческого тела.

Даже странно, неужели полицейские, зайдя, просто взяли с собой мертвого брадобрея и унесли, даже не осмотревшись в доме? Не искали улики, не обследовали место происшествия? Сударый смутно представлял себе детали следовательской работы, но ведь должна же быть какая-то процедура?

Впрочем, эти вопросы не слишком волновали оптографа. Полиции виднее, что и как делать, а у него своя забота. Он поставил штатив и водрузил на него камеру.

— Переплет! — позвал он, подтягивая винты. — Возьми кристалл на триста единиц и подними повыше, я хочу замерить освещенность. Переплет! Ты где?

Домового рядом не было.

— Ау, Переплет! — крикнул Сударый.

— Одну минуточку, Непеняй Зазеркальевич! — донеслось непонятно откуда, вроде как из-под пола. — Одну минуточку!

— Ладно, не торопись, — сказал Сударый, недоумевая, что это на Переплета нашло. Или, может, это какой-то чисто домовицкий интерес?

Он сам замерил освещенность, перебрав три кристалла. Потом выбрал два из них, один расположил на комоде, рядом с погрызенной мышами свечой, другой попросил подержать Сватова.

— Полагаю, он дает отсвет на какой-то из смежных планов реальности? — уточнил городовой.

— Вы недурно разбираетесь в этом, Знаком Бывалович. Да, кристалл мощностью в четыреста единиц дает контрастный свет на стыке между примой аврономиса и секундой психономиса.

Судя по тому, с каким умным видом Сватов кивнул, Сударому удалось добраться до границ познаний городничего.

Можно было начинать съемку, но Непеняй Зазеркальевич медлил, поджидая Переплета: ему хотелось выполнить всю серию снимков в максимально короткий срок, а для этого нужен под рукой помощник.

И вдруг случилось нечто неожиданное, отчего Сударый вздрогнул всем телом и схватился за сердце: прямо перед камерой возник довольно плотный призрак и закричал:

— Это еще что такое?! По какому праву? Ну, Знаком Бывалович, не ожидал от вас… Извольте объяснить, что тут происходит!

Сватов, что любопытно, и бровью не повел.

— Я тоже очень хотел бы узнать, что происходит, — переведя дыхание, сообщил Сударый городовому.

— Простите великодушно, забыл предупредить, — сказал Сватов. — Это здешнее привидение. Ты, голубчик, для чего мне тут господина ученого пугаешь?

— А что, на нем где-то написано, что он ученый? Камера вот — чистый газетчик с виду!

— И тем не менее я тружусь не для газеты, а для науки, — заверил Сударый. — Это эксперимент…

— Какой такой эксперимент? По какому праву вы в чужом доме эксперименты ставить собрались?

— Ты потише, голубчик, потише, — сказал Сватов. — Этот дом и тебе чужой. Не забывай: по уму тебя давно бы следовало в Спросонск отправить, в Дом-с-привидениями. Так нет же, к тебе с пониманием отнеслись, разрешили тут остаться, вот и веди себя прилично.

— Что вы такое говорите, Знаком Бывалович, и не стыдно вам? — почему-то обиделся призрак.

— Что нужно, то и говорю, а ты меня слушай, — перебил его Сватов. — И выйди из кадра, не хватало еще господину оптографу из-за тебя второй раз приезжать. Всего-то нужно, что место смерти Свинтудоева соптографировать, а ты мне тут античную драму устраиваешь, орешь, как игрок на ипподроме. Нехорошо. Знаешь ведь отлично, как я не люблю всякие скандалы.

— Не понимаю я вас, Знаком Бывалович, совсем не понимаю, — вздохнул призрак.

— Ну так и помолчал бы, послушал, глядишь и понял бы. Вы на него не сердитесь, Непеняй Зазеркальевич. Нервный он, общества до крайности не любит, потому и держим его здесь. В Доме-с-привидениями такой мизантроп запросто с ума сойдет, а тут — дом-то нехороший, никто сюда не ходит, самое то для него получается. Чистый курорт.