В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945 - Юрий Владимиров

Жизнь в рабочей команде при значительно меньшем количестве людей пошла совершенно по-другому. Прежде всего, стали спать почти по-человечески. По утрам и вечерами мылись мылом, хотя и плохим. Перестали ходить небритыми или с плохо выбритыми лицами. Многие чистили зубы порошком. Начали обзаводиться домашними туфлями – пантофелями, прося изготовить их столяров и сапожников или делая их самостоятельно. При обнаружении любой небрежности во внешнем виде Хебештрайт мог наказать пленного плеткой или просто своим увесистым кулаком.

Фельдфебель каким-то образом добился, что мы стали получать картофель и кольраби больше положенной нормы. Нам стали давать нормальный черный хлеб, как для немцев – гражданских и военных. В супы добавляли больше крупы и мяса. Люди почувствовали себя веселее и увереннее. Молодежь начала заглядываться на женщин и подшучивать по этому поводу друг над другом.

В середине апреля мы были направлены на работу на товарную станцию, где складировали поступавшие в разобранном виде бараки. На площадке нас встретил еще далеко не старый, красивый, но с надменным лицом начальник хозяйственной части военного городка и главный распорядитель работ на товарной станции. Он был типичный ариец – в белой сорочке и хорошо выглаженных серых брюках навыпуск, в модных коричневых полуботинках. За ним стоял пожилой кареглазый и близорукий немец в очках и рабочей спецовке.

Фельдфебель поздоровался с ними и заговорил с первым из них, называя его господин Штайнорт. Тот смотрел на нас, советских военнопленных, как на недочеловеков или людей второго сорта. Оказалось, он был одним из руководителей местной нацистской партийной организации в Каменце. На правом лацкане пиджака Штайнорта красовался круглый со свастикой значок члена нацистской партии NSDAP.

Фельдфебель поставил Штайнорта в известность, что при разговоре с пленными он может использовать переводчика, и указал на мою тощую фигуру. Штайнорт совсем равнодушно и быстро оглядел меня сверху вниз и ничего не сказал. Зато с нескрываемым любопытством и благожелательно, блеснув стеклами очков, на меня посмотрел второй пожилой немец. Сразу было видно, что это большой трудяга. Он пожал мне руку, сказал, что его зовут Фридрих, и выразил надежду, что, очевидно, «мы хорошо сработаемся».

Оказалось, что постоянным местом работы Фридриха являлась городская канализационная станция, за которую он отвечал, а на погрузочно-разгрузочные работы на станции он был обязан являться только по вызову Штайнорта. Позже к себе на станцию, по моему совету, Фридрих взял моих близких друзей – Андрея Яковлевича Маркина из Новосибирска и Василия Андреевича Серегина из Тулы. Они трудились там почти до конца плена.

…Фельдфебель уехал, оставив нас под охраной часовых – Куле и Нойберта. Наконец Штайнорт изволил позвать меня, поманив пальцем, и объяснил, что нам делать. Надо было загрузить в стоявшие на железнодорожном пути два вагона (точнее – полувагона) деревянными бараками, сложенными на земле. Руководить работой он поручил Фридриху. Мне следовало помочь ему разделить людей на четыре группы: две – поменьше, которые встанут вверху вагона, и две – побольше для разборки штабелей внизу и доставки их к вагону.

Сам же Штайнорт показывал «нижним» группам, в каком порядке разбирать штабели и как доставлять детали для погрузки. Но ему не понравилось, что каждую балку носят не два человека, а трое. Он было начал кричать по этому поводу, однако на его крик никто не обращал внимания. Я заявил Штайнорту, что все пленные сильно истощены и не могут работать интенсивнее. Вот если бы он организовал нам дополнительное питание, это помогло бы делу. Штайнорт ничего не ответил, но потребовал, чтобы мы закончили работу к 17 часам. Штайнорт перестал нас подгонять, но наблюдал, не ломаем ли мы детали и узлы бараков.

Здесь же хочу отметить, что во время погрузок и выгрузок наиболее тяжелыми и неудобными для переноски были элементы крыши бараков – длинные плиты из множества узких и тонких поперечных досок, покрытых рубероидом, – они изгибались посредине. Их таскали восемь человек, хотя вполне могли справиться четверо, а мы с Толей Гудовичевым из любопытства, когда немцы не видели, легко пронесли эту плиту вдвоем. Но мы не хотели стараться ради наших врагов.

В один из дней Штайнорт стал всячески преследовать тщедушного пленного Семена Плехова, страдавшего геморроем. Он часто отпрашивался у часового в уборную и подолгу в ней находился. Штайнорт заметил это и несколько раз накричал на Сеню, обзывая его наглым ленивцем, но тот не реагировал на крики шефа. После обеда дело дошло до того, что Штайнорт не выдержал и, зажав кончиками пальцев нос, подошел к уборной и вытащил оттуда Сеню с спущенными брюками, ударил его по голове кулаком. Сеня упал на землю и получил еще удар в спину, после чего дважды матерно выругался.

Увидев поверженного Сеню, все пленные прекратили работу, а я и часовой Шлихт, обозлившись на Штайнорта, тоже стали кричать на него, что он не имеет права бить пленного, Шлихт оттолкнул Штайнорта от Сени прикладом винтовки. Штайнорт опешил от этого и впал в истерику, угрожая Шлихту уничтожить его «за действия, недопустимые для немца». В этот момент многие пленные, похватав колья, доски и мелкие детали бараков, а также камни с земли, устремились к Штайнорту с дикими криками и угрозами «прикончить этого фашистского гада».

Дело принимало скверный оборот, и мне пришлось вступиться за Штайнорта, попросив товарищей проявить благоразумие и выдержку. Я объяснил Штайнорту, что Сеня мучается геморроем и только по этой причине должен часто отлучаться с работы. И прежде чем наказывать больного, надо было подойти ко мне и все выяснить. Штайнорт понемногу успокоился и ушел, доверив нас Фридриху. Наши ребята продолжили работу.

Штайнорт не пожаловался своему начальству ни на нас, ни на часового Шлихта, который, как оказалось, попросил у Штайнорта извинения за невыдержанность в том конфликте. Штайнорт стал заметно лучше обращаться с пленными, и особенно со мной. В дальнейшем работы на станции происходили спокойно, устраивались частые и продолжительные перерывы для отдыха. Но с тех пор пленные между собой всегда обзывали Штайнорта матом и дали ему самое скверное прозвище Х…еглот.

При холодной погоде и особенно зимой мы разжигали костры, чтобы погреться и посушить намокшие рукавицы и шинели. Наиболее активные товарищи тайком совершали «налеты» на соседний склад – пакгауз, чтобы стащить оттуда пшеницы или еще чего-либо для еды, а до конца октября бегали на поле за картофелем, который потом варили у себя в лагере, используя принесенные со станции брикеты каменного угля и мелкие дровишки.

Следующее событие в нашей в целом однообразной жизни случилось в выходной день. В этот день с утра – до предстоявшего мытья в душе – пленные отдыхали и занимались разными делами. Кое-кто играл в карты и даже в самодельные шахматы и шашки. Кто-то мастерил для немцев для обмена за еду игрушки. Так, Леша Ковкун делал из дощечек и соломы, подобранных на станции, красивые ларцы, а Игнат Юдаевич Привалов (по прозвищу «10 раз женатый») – из разноцветных кусков пластмассы, насаженных на алюминиевую трубочку, – курительные мундштуки. Я и несколько товарищей грелись на солнышке в компании Николая Билка. Вдруг на большом плацу начало происходить что-то необычное. Под громкие команды и маршевые песни на плац начали прибывать взводами и ротами и выстраиваться длинными шеренгами солдаты в униформе разных родов войск. Естественно, все они двигались на плац под маршевые песни. Бросалось в глаза, что очень многие солдаты были далеко не молодыми и, по-видимому, призваны в армию недавно. Попадались и совсем молодые.