Тимош и Роксанда - Владислав Анатольевич Бахревский

Едва гонец выбрался из табора, как поднялась тревога. Бежали семь поветов. Смуту поднял Любомирский. Он распустил слух, что король уехал от войска.

— Свечи! Дайте свечей! — приказал Ян Казимир. — Несите передо мной, чтоб воины видели своего короля.

Он шагал по табору при свечах и думал о своем брате Карле: «Вот оно, братец, королевское счастье! Кругом смерть, развал, трусость, предательство! Нет, братец! Это тебя Бог наградил, освободив от короны. Венец у меня, но он терновый!»

Стреляли. Казаки и ночью рвались к лагерю.

— Вперед! — командовал король. — На вылазку, воины мои!

Но шляхтичи, прослышав, что король ходит по лагерю, гонит воевать, лезли под возы, в сено, забрасывали себя тряпьем.

— Да где же польское дворянство?! — вскричал король. — Вы все хлопы!

В ярости он пинал тюки под телегами, палашом плашмя лупил шляхтичей, выгоняя их из укрытия.

Королевский ксендз, изумленный такой постыдной трусостью воинства, поднял с земли брошенное знамя и кликнул к себе простых возчиков из крестьян. Одарил каждого, кто пришел к нему, талером, вооружил и повел на казаков. В отряде было человек триста, но казаков они прогнали с большим для тех уроном.

Еще не рассвело, когда от хана прибыл мурза с письмом. Ислам Гирей требовал дань за прежние годы, ибо король Владислав не платил поминок.

— Возьмите в казне сто тысяч, — приказал король Оссолинскому. — Отвезите их хану и обещайте все, что ни потребует, иного пути к спасению у нас нет.

Генералиссимус с мешком денег отправился к Ислам Гирею покупать мир.

4

Хан Ислам Гирей спал.

— Я приехал говорить о мире, — не без негодования говорил мурзам пан Оссолинский. — Разбудите хана! Он ждет ответа на свое письмо.

— Хан спит, — объяснил терпеливо канцлеру мудрый Сефирь Газы, правая рука властелина.

— Когда же начнутся наши переговоры?

— Утром. Русские любят присказку: «Утро вечера мудренее». А у вас как говорят?

Начинались татарские хитрости. Канцлер опустился на ковер. Сефирь Газы одобрительно улыбнулся и сел напротив гостя. Ударил в ладоши. Появились слуги, расстелили дастархан, поставили кушанья. Сефирь Газы что-то шепнул расторопному мурзе. Тот исчез, и, словно в сказке, заиграла музыка, в шатер впорхнули пери, закружились в сладострастных танцах.

— Я хотел бы всю жизнь мою не выходить из этого чудесного шатра, — Оссолинский взял подушку под бок, вытянул ноги.

Сефирь Газы закивал головой.

— Ты умный, — сказал он Оссолинскому. — Я тоже умный. Но скажи мне, много ли людей ваших знают, что ты здесь?

— Об этом знает король и два-три верных человека.

— Ох эти верные! — вздохнул Сефирь Газы. — Успех нашего дела будет зависеть от того, пронюхает Хмель о переговорах или нет. Он, как настоящий татарин, — очень хитрый человек.

— Ходят слухи, будто Хмельницкий принял ислам?

Сефирь Газы засмеялся:

— Я не знаю, какому Богу молится гетман. Он сам, как Бог, вездесущ. Только и на Хмеля есть Сефирь Газы… С чем ты приехал к нам?

Вопрос был задан столь приятельски просто, что Оссолинский сразу проник в суть его и подарил Сефирь Газы из своего собственного кармана три тысячи талеров.

Словно солнце взошло. Разговор пошел тот, который должен был начаться только утром.

Договорились: Польша обязуется уплатить дань хану за прошлые годы, по шестьдесят тысяч за год, а впредь посылать будет в Бахчисарай по тридцати тысяч золотых червонцев. Уже на следующем сейме Польша обязуется передать ханскому послу пятьсот тысяч, а теперь, ради дружбы и успокоения, необходимо дать хану сто тысяч и еще сто тысяч войску.

— Я не знаю, сыщутся ли такие деньги в таборе? — засомневался канцлер.

— Сыщутся, — успокоил его Сефирь Газы. — Иначе хан не сможет уговорить беев и мурз прекратить войну.

— Так нельзя ли разбудить хана, чтобы подписать наши договорные статьи? — спросил Оссолинский.

— Нельзя, — покачал головой Сефирь Газы. — Хан Ислам Гирей — великий хан. Даже я страшусь его гнева. Разве этот шатер разонравился гостю?.. Как по-польски звучит русская пословица: «Утро вечера мудренее»?

— Не помню, — признался Оссолинский. — Видимо, и впрямь пора ложиться спать.

5

Его разбудили пушки. Казаки и татары шли приступом на Зборов. Оссолинский оделся, умылся, но из шатра не выходил, помня вчерашний разговор о хитром Хмельницком.

«Какая невыносимая жестокость правит миром!» — думал он.

Под стенами Зборова и в Зборове умирали люди, хотя о мире уже было договорено. Смерти этих людей ничего не смогут изменить. Ничего не изменится, если даже город падет под ударами. Его разграбят, сожгут, жителей его вырежут, но войне все равно конец. Кровавая вакханалия продолжается только потому, что хан досматривает сны, тешится с наложницами или просто не торопится к делам.

Закричали муэдзины. Татары молились Аллаху, привлекая к себе его внимание, ожидая милостей. Но Аллах уже совершил свою милость, он дал всем несчастным, собравшимся среди низин реки Стрипы, самое великое богатство, которое у него было — мир. Однако земные владыки имели на этот счет свое особое мнение.

Оссолинскому принесли кушанья.

«Боже мой! — думал канцлер. — Уж не тело ли человеческое предлагают мне, не кровь ли?»

Пересиливая тошноту, он отведал с каждого блюда, выпил предложенные напитки.

Ни Сефирь Газы, ни кто-нибудь из мурз не появились.

«Что они затевают? — И догадался: — Им нужен Зборов, им нужна добыча — драгоценности, деньги и милый сердцу полон!»

Зборов пал после десятого приступа. Защитникам роздыху не давали. Одна волна наступающих сменяла другую. И снова не обошлось без предательства. Мещане открыли казакам ворота.

Хан принял Оссолинского. Канцлер видел его впервые. Не по-восточному быстрый, резкий. Выслушал статьи договора вполуха. Принял сто тысяч.

Деньги придали хану настроения, но, прежде чем подписать мирный договор, он поставил вопрос о заложниках. Под обещанные пятьсот тысяч потребовал двух самых родовитых шляхтичей. Из нескольких предложенных Оссолинским кандидатур выбрал Яна Денгофа, старосту сокальского, он был женат на дочери Оссолинского, и Кшиштофа Жолкевского.

Далее перешли к пунктам договора об отношении королевской власти к Войску Запорожскому. Хан стоял за своего союзника, словно за себя самого, так это ему казалось. Договорились, что поляки примут те условия, которые Хмельницкий предложил Адаму Киселю во время его мартовского посольства в Переяслав.

А бой кипел. Казаки всей силой обрушились на королевский табор и даже ворвались в его пределы, но Ян Казимир сам повел войско в контратаку. Казаки, не выдержав натиска, отошли, теряя людей.

Король верил в Оссолинского и приказывал своим людям держаться.

Потери с обеих сторон были страшные. Наступающим достается больше. Казаки и татары потеряли десять тысяч бойцов, поляки — три тысячи.

6

— Солнце! — показал Хмельницкий своим полковникам. — Нынче