Ночь Томаса - Дин Кунц

— Спасибо за добрые слова. Я подумал, что вы — медицинская сестра, до того, как вы коснулись мусора, потому что вы упомянули о больных и страждущих.

Словно получая информацию с навигационных спутников на датчик, вживленный непосредственно в мозг, Бирди повернула налево, прямо в белую стену, и «Кадиллак» поплыл по новому каналу.

Она искоса глянула на меня, вновь сосредоточила внимание на невидимой улице, подняла руку, чтобы поправить шляпку с перышками, опять посмотрела на меня, свернула к тротуару, перевела ручку коробки передач на «Паркинг».

— Гарри, есть в тебе что-то уж очень необычное. Я не могу вести себя как всегда. Чувствую, что должна прямо сказать: я приехала к тебе не случайно.

— Не случайно?

Двигатель она оставила работающим, а вот фары выключила.

Мили тумана наваливались на автомобиль, создавая ощущение, что мы находимся на дне моря.

— Ты был позывом, прежде чем обрел лицо, — продолжила Бирди. — И, насколько я знала, мог оказаться еще одной Нэнси, заболевшей раком, или Боуди Букером, варящим какао, перед тем как покончить с собой.

Она ждала ответа, так что я в конце концов уважил ее.

— Мэм, возможно, туман заполз мне и в голову, потому что я не вижу никакого смысла в сказанном вами.

— Я думаю, неприятности у тебя более серьезные, чем у Суитина, который едва не потерял дом, влюбившись в плохую женщину.

Бирди Хопкинс сняла белые перчатки. Одну надела на ручку переключения скоростей, вторую положила на рычаг включения поворотников.

— Мне семьдесят восемь лет, а меня все еще время от времени бросает в жар. Но не так, как в молодости. Это уже в прошлом. Напрямую связано с позывами.

Из большой сумки, которая стояла на сиденье между нами, Бирди достала японский веер, развернула, принялась обмахивать пухлое лицо.

— Фред умер, это началось.

— Семь лет тому назад, — вставил я.

— Любишь одного мужчину с девятнадцати лет, сегодня он такой же, как всегда, а завтра — мертвый. Так много слез, они словно что-то вымывают из тебя, оставляют пустоту.

— Утрату пережить труднее всего, — кивнул я. — Но она также и учитель, которого не удается игнорировать.

Рука с веером замерла. Бирди удивленно посмотрела на меня, но по выражению глаз я понял, что она со мной согласна.

Поскольку Бирди явно ожидала продолжения, я забормотал те слова, которые, по моему разумению, она могла произнести и сама:

— Горе может раздавить тебя или заставить собраться. Ты можешь решить, что твои отношения с дорогим тебе человеком пошли прахом, если они заканчиваются с его смертью и ты остаешься один. Или ты можешь осознать, что они значили гораздо больше, чем ты соглашался признать, пока этот человек жил, они значили так много, что тебя это пугало, вот ты и просто жил. Воспринимал как должное любовь и смех каждого дня, не позволял себе подумать о святости этих отношений. Но когда все закончилось и ты остался один, ты начинаешь понимать, что это не только кино и обед вдвоем, не только закаты, которые вы наблюдали вместе, не только мытье пола, посуды и тревоги из-за счета за электричество. До тебя доходит, что это сама жизнь, каждое ее событие и драгоценное мгновение. Ответ на тайну существования человека — любовь, которую ты делил, и далеко не в полной мере.

А когда утрата открывает тебе ее глубинную красоту, ее святость, ты долго не можешь подняться с колен не потому, что на тебя давит груз утраты, а из благодарности за то, что этой утрате предшествовало. Боль — она всегда с тобой, но в один день пустота уходит, потому что лелеять пустоту, утешаться ею — неуважение к дару жизни.

Через несколько секунд она вновь начала обмахиваться веером, закрыла глаза.

Я же смотрел сквозь ветровое стекло на непроницаемый туман, который, возможно, дотянулся до нас из тех времен, когда еще не существовало ни человека, ни зверей и на Земле правила бал темнота.

— Все, что ты сказал, — вырвалось у Бирди, — каждое слово — это про меня. Однажды моя пустота заполнилась. Пришел первый позыв. Одним майским четвергом, во второй половине дня. Не физический позыв. Возникла мысль. А почему бы мне не проехаться одним из старых маршрутов мусоровоза? Не заглянуть в дом Нэнси Коулман, нашей бывшей сотрудницы? Муж бросил ее годом раньше. За четыре часа до моего приезда у нее обнаружили рак. Я нашла ее испуганной, одинокой. В тот год возила ее на химиотерапию, на приемы к врачу, в магазин за париком, мы проводили вместе много времени, столько смеялись, хотя при первой встрече казалось, что нам будет не до смеха.

Она сложила веер, убрала в сумку.

— В другой раз, когда возникло желание сесть за руль, я приехала к дому Боуди Букера, страхового агента, закоренелого холостяка. Он ссылается на занятость, но я все равно заставляю его пригласить меня в дом. Он варит какао. Мы начинаем говорить о Фреде. Он и мой Фред играли в одной команде в боулинг, он ездил с Фредом на рыбалку, как сын, который у нас с Фредом так и не появился. Через полчаса он говорит мне, что собирался запить какао пригоршню таблеток, покончить с собой. Годом позже Нэнси Коулман вылечилась от рака, у нее появился Боуди, они поженились.

Она взяла перчатки, натянула на руки.

— А что насчет Суитина? — спросил я.

— Суитин Мэрдок. Хороший человек, но оказался таким простофилей. Лиана очистила его банковский счет и сбежала. Суитин едва не потерял дом, бизнес, все. Я одолжила ему крупную сумму. Он все вернул. Так почему ты, Гарри Лайм?

— Я думаю, что-то плохое случилось бы со мной у этой дренажной решетки, если бы вы не подъехали.

— Что плохое?

Хотя ее жизненный путь после смерти Фреда указывал на то, что под кажущимся хаосом жизни лежит странный, но порядок, она бы не смогла адаптироваться к тому, что я мог бы рассказать о себе. Во всяком случае, не смогла бы за короткий промежуток времени, необходимый для того, чтобы добраться до порта.

— Не знаю, мэм. Но такое у меня возникло чувство.

Она включила фары, двинула вперед ручку скоростей.

— Ты действительно не знаешь?

Что бы ни могло произойти у дренажной решетки, событие это определенно имело какую-то связь со странным поведением койотов и качелями, которые раскачивались на крыльце сами по себе. Я не понимал ни связи первого со вторым и третьим, ни какая сила за всем этим стояла, потому мог ответить честно:

— Действительно. Как далеко порт?

«Кадиллак» отъехал от тротуара, нырнул в белый туман.

— Три минуты, четыре.

Мои наручные часы и ее, на приборном щитке, показывали одно и то же время — 21:59.

— Чем ты отличаешься от остальных, дитя? — наконец спросила Бирди.

— Не знаю, мэм. Может… дело в том, что я провел семь месяцев в монастыре. Гостем. И святость монахов каким-то образом отражается на мне.