Камера смертников - Василий Веденеев

Они дошли до поворота аллеи. Здесь пригревало солнце и дорожки были совсем сухие. Высоко поднимали свои вечнозеленые кроны сосны, темнели стволы старых лип, свечами мелькали среди них березы с черными отметинами времени на белых стволах.

— Мы пытаемся заставить русских стать змеем, пожирающим самого себя, — заметил Бергер, — но это временная цель, хотя и важная. Стоит подумать, серьезно подумать о том, как стать желанными гостями на Западе.

— Вы полагаете?..

— Я не полагаю, — желчно усмехнулся оберфюрер. — Я твердо уверен, что разведчик всегда должен иметь не один, а несколько запасных вариантов. На любой случай! Особенно если он работает в политической разведке. Нам нужна, как никогда, крепкая мужская дружба и работа рука об руку. Работа на себя!

— Каким временем мы располагаем? — по-деловому спросил Конрад, — И что надо сделать?

Его тон понравился Бергеру — значит, он не зря распинался, гуляя по аллеям: парень неглуп, он понимает силу единения, особенно с родственником и коллегой по СД. Тем более знающим о его грехах.

Да что грехи — оберфюрер специально пугнул его старой польской историей, чтобы втянуть в водоворот новых событий, отрезать дорогому родственничку пути отступления, а когда тот, подтолкнутый Бергером, нырнет в омут опасной политической интриги, направленной на спасение их душ и тел, тем более будет вынужден обеими руками держаться за оберфюрера — иначе смерть!

Польша только приманка, но мальчик жадно заглотил ее. О провале той операции группенфюрер Этнер не знает — он получил награду и пребывал в полной уверенности ее успешного проведения, тем более что двадцать второе июня сорок первого обрушилось на красных, как неожиданное извержение вулкана. Отто Бергер специально упомянул Этнера, обезопасив себя, чтобы у мальчишки вдруг не появилась шальная мысль проводить отсюда тело родственника в закрытом гробу, свалив все на партизан или подпольщиков: все-таки Конрад обжился тут, подмял под себя людей СС и полиции, да и опыт СД не проходит даром. Но теперь эта мысль у него не родится, нет, не родится. Он уже думает о другом — о контакте с Западом.

— У всех случаются удачи и неудачи, — спокойно заметил оберфюрер. — Ты можешь полностью положиться на меня, ведь я ни разу не подвел за прошедшие годы?

Бютцов кивнул — да, родственник действительно еще ни разу не подвел. Всегда находил ему теплые места, включал в операции на своей территории, за успешное завершение которых давали награды, уберег от Восточного фронта, поддерживал дружески-деловые отношения с его отцом — старым фон Бютцовым. Конрад и сам задумывался над будущим, поэтому слова Бергера нашли у него понимание, но как придумал вывернуться старый лис! Пожалуй, уцепившись за его хвост, есть возможность остаться целым и невредимым в неумолимо приближающейся мясорубке катастрофы — военной и политической.

— Все произойдет не завтра, — поворачивая к замку, тихо сказал Отто. — У вас еще естъ года три, максимум четыре, но начинать надо сейчас. Ты должен написать письмо брату, в Соединенные Штаты.

— Но это станет для нас концом! — отшатнулся Бютцов.

— Все продумано, мой мальчик, — успокаивающе похлопал его по плечу Бергер. — Никаких имен, обращаешься: «Дорогой брат». Никаких подписей, никаких новостей семьи, только как верительная грамота. Напишешь на немецком.

— Как же письмо попадет за океан?

— Это моя забота, — прищурился оберфюрер. — Главное, чтобы попало в руки твоего брата, а ведь он и мне родственник! — Бергер довольно засмеялся.

— Значит, существует достаточно длинная цепочка, — протянул Конрад. — Риск слишком велик, дядя Отто!

— Цепочка много короче, чем ты полагаешь, — самодовольно вскинул подбородок Бергер. — Ты меня недооцениваешь. Передавший письмо потом просто исчезнет, а на контакт выйду я сам. Есть возможность выбраться ненадолго в нейтральную страну, и грех не использовать шанс. Текст я продумал и продиктую его тебе. Те, кому покажет письмо твой брат, поймут.

— А место и условия встречи? Нельзя же их доверять посланцу!

— И не доверим, — снова взял его под локоть оберфюрер. — Положись на старого дядю Отто, пиши письмо, завершай операцию и жди перевода.

— Куда? — покосился на него Конрад.

— Подальше отсюда и поближе к Западу, но это тоже будет еще не завтра и даже не через месяц-другой. Наберись терпения: в том, что мы делаем, торопливость не только неуместна, но и смертельно опасна. Явки подполья в городе взяты под наблюдение?

— Да. Группы захвата наготове и ждут приказа.

— Прекрасно. Это станет еще одним подарком нашим новым друзьям, а приказ я скоро дам. Пока все идет как надо, и не станем торопить события, как бы нас ни подгоняли из Берлина. Пойдем, время обедать, и что-то хочется выпить немного коньяка — все-таки еще прохладно…

Бергер зябко передернул плечами — пора признать, что молодость давно прошла, разговор потребовал нервного напряжения, и даже удачное завершение беседы не заменит согревающей рюмки, восстанавливающей потраченные силы. С каждым годом приходится совершать все большее и большее насилие над собой, чтобы выдержать внутриведомственные интриги, негласные проверки благонадежности, войну, бомбежки, изматывающую работу мозга, лихорадочно ищущего решений задач, которые ставят группенфюрер Этнер и рейхсфюрер, а еще надо и заботиться о себе. Нет, не о быте — с этим как раз нормально, — а о будущем, и рисковать ради него. И неизвестно, когда более лихорадочно напрягается мозг — решая ведомственные задачи и зарабатывая очередную награду Этнеру или когда работает на себя? Наверное, второе.

Бютцов идет рядом молчаливый, задумчивый — хорошо, что он задумался! Покосившись на своего ученика, Бергер понял, — тот сделает все, чтобы вылезти невредимым.

Сейчас они вернутся в замок, выпьют по рюмке, снимут напряжение, поболтают о пустяках, но в голове у Конрада занозой останется сидеть мысль о письме. К вечеру он должен полностью созреть и сродниться с ней, тогда-то и надо продиктовать ему заранее продуманный текст…

* * *

Участковый, раненный в грудь под Москвой, страдал одышкой. Тяжело отдуваясь, он вел одетых в штатское оперативных работников госбезопасности по тропке, петлявшей между протаявшими сугробами. От его мятого бобрикового полупальто пахло нафталином, ушанка с потертым кожаным верхом была ему явно маловата, и участковый время от времени останавливался, снимал ее и, надев на колено, пытался растянуть — короткие остановки требовались ему еще и для того, чтобы отдышаться, скрывая свою слабость, которую он стеснялся показать. Понимая это, его не торопили.

Сегодня проверяли очередной дачный поселок в том квадрате, откуда выходила на связь немецкая агентурная станция. Большинство домов, стоявших за разобранными на дрова заборами, заколочены, сиротливо чернеют давно не мытые окна, забитые крест-накрест досками, торчат не подвязанные на зиму голые прутики ягодных кустов — кому сейчас есть дело до малины или смородины? Корявые стволы раскидистых яблонь мокрые, у корней блестит корка льда — уродятся ли в этом году на них яблоки или за лихолетье и тяжелые зимы выродятся яблони в дичков, давая по осени мелкие, кислые плоды?