У зла нет власти - Марина и Сергей Дяченко

— Ладно, — сказала я вслух. — Посмотрим, что ты запоёшь, когда увидишь, кого забыл.

Потом мои мысли переметнулись к Максимилиану:

— Посмотрим, что ты скажешь, когда Оберон встанет под твоими стенами!

Камни замка, казалось, дышали. Где-то капала вода. Я нашла наконец-то путь наверх и через несколько минут с замиранием сердца запустила руку в нишу, где была спрятана Швея.

В первую секунду мои пальцы схватили пустоту. Ослабев, я потянулась глубже — и нащупала рукоятку.

На острие меча был наколот тонкий лист бумаги, смятый и залитый черничной настойкой, так что разобрать текст нельзя было даже с лупой. Но я-то знала, что там написано: «Нет. Вы ничего мне не должны. Завтра я думать забуду».

* * *

Руки я вылечила, водя тёплым навершием посоха по запёкшейся корке на месте лопнувших волдырей. Вымыла водой у родника. На ладонях была теперь розовая нежная кожица, и жутко было представить, как такими руками снова браться за Швею.

Новых перчаток негде было взять. В замке царила неразбериха, к скалам тянулась будто муравьиная тропа из поспешно шагающих, плетущихся, едущих верхом, катящих двуколки людей. Это были новые подданные некроманта, новые жители Чёрного Королевства; я велела себе не отвлекаться.

Роясь в кучах брошенного скарба, я нашла короткий кожаный плащ, лёгкий, дамский. Швеёй я раскромсала его на ленты и плотно обвязала ладони. Чьи-то старые ножны переделала в портупею — чтобы посох надёжно крепился за плечами и чтобы до него можно было дотянуться в случае надобности. Швею я боялась оставить и на минуту — то и дело бралась за рукоять, трогала игольное ушко. Мне становилось всё страшнее: а вдруг, пока я шаталась между мирами, красная нитка с изнанки куда-то делась?!

Приближался полдень. Солнце укрылось за тонкой плёнкой облаков, тени от всех предметов то появлялись, то пропадали. Я подумала, что, если Швея сейчас поднимет меня в небо, это заметят с лицевой стороны мира, меня разоблачат и, возможно, обстреляют. Что Максимилиан умеет оборачиваться птицей и кем-то ещё; отступать было некуда — я не могла ждать ночи.

Желая спрятаться от посторонних глаз, я обошла замок по краю рва. Остановилась, глядя на отдалённый лес. Сжала Швею ладонью в чёрной обмотке. Теперь, когда я знала, чего от неё ждать, начинать было страшно. Но ещё страшнее была мысль о том, что во второй раз меч может не покориться.

Я задержала дыхание и взмахнула Швеёй.

Меч стал тяжёлым. Потом лёгким, как пёрышко, я по инерции вскинула его над головой — и в следующую секунду Швея сама провернулась у меня в руке, чуть не вывихнув запястье. Я едва смогла её удержать; меч рванулся ещё раз — и я разглядела нитку в игольном ушке. Туго натянутую нить, оба конца которой уходили в хитросплетения изнаночных волокон.

Швея проколола реальность насквозь. Я снова была на изнанке, меч в моих руках занялся шитьём, и шов этот соединял небо и землю.

Если меня и видели с дороги, нападать никто не решился. То становясь на колени перед мечом, по рукоятку ушедшим в землю, то возносясь к облакам, как Руслан на бороде Черномора, я добралась от замка до берега Ланса. Швее было наплевать, что я не умею дышать под водой. Посреди реки меч начал тяжелеть; я коснулась ногами воды, когда до берега было ещё метров двадцать. Пока вес Швеи был мне под силу, я пыталась плыть, но меч всё увереннее тянул меня вниз.

«Никогда не выпускай рукояти», — сказал Лесной воин.

Я нырнула. Глубины в этом месте было всего-то метра полтора. Вода оказалась прозрачной, очень прозрачной для реки с песчаными берегами. Швея подняла со дна облачко ила, но его почти сразу унесло водой.

Меч вонзался всё глубже в илистое дно; отовсюду сплывались рыбы — поглядеть на такую невидаль. Они были очень смелые, с зеркальными боками, с круглыми жёлтыми глазищами. Я считала про себя: двадцать один, двадцать два… лучше не двигаться, так меньше расходуется кислород… Тридцать девять, сорок.

Крестовина меча погрузилась в переплетение водорослей. Рыбы тыкались мне в щёки, я отражалась в их боках и бессмысленных спесивых зенках.

Пятьдесят. Шестьдесят.

Далеко за силуэтами рыб, больших и маленьких, я на секунду увидела лицо. А может, мне померещилось; это был Ланс, сухой, неулыбчивый, строгий. Такой, каким я его запомнила.

Меч чуть-чуть двинулся. Сейчас он сделается легче; мою грудь распирало и резало изнутри. Перевернувшись, я упёрлась в дно ногами — перед глазами красные круги — и потянула что есть сил…

Счёт прервался. Задыхаясь, я вынырнула, закашлялась, задышала, а Швея уже тянула красную нитку со дна — в небо, и я взлетела на ней, роняя тяжёлые капли и шёпотом повторяя: спасибо, Ланс.

Но что, если на пути попадётся болото?!

* * *

Владеть Швеёй — значит час за часом исполнять тяжёлую монотонную работу. Лучше полы мыть. Нет, лучше носить по лестнице полные вёдра воды. Лучше полоть свёклу, копать тупой лопатой заросший огород, лучше, лучше…

Я считала, так мне было легче. Меч с хрустом уходил в землю, в камень, в песок, в поваленное дерево — он не знал преград, когда делался тяжёлым. Раз, два, три, четыре, пять; на счёт «сорок» я обычно чувствовала, что Швея становится легче. Я вытаскивала её, или она сама себя вытаскивала, и красная нитка тянулась, не прерываясь. Швея поднимала нитку вверх, вытягивая из тысяч прочих нитей, время от времени сплетая с другими — чёрными, синими, бесцветными.

Меч поднимал меня над верхушками деревьев. Я держалась правой за рукоятку, левой за перекладину: десять, одиннадцать, двенадцать… Подо мной проплывали леса; длина стежков менялась разительно, были длинные, когда я успевала досчитать до ста и приготовиться падать. Были короткие, когда Швея, будто сжалившись, чуть приподнимала меня и ставила обратно. Всё чаще меч выбирал для приземления сырые лощины, где стоял туман среди бела дня. Погода портилась: при полном безветрии собирались тучи. Я погружалась в туман и взлетала в туман, моя мокрая одежда никак не желала высыхать. Кожаные полоски, которыми я обмотала руки, стёрлись и размотались, и розовая нежная кожа на ладонях взялась новыми кровавыми мозолями.

Я сто раз готова была отчаяться. Я плакала от боли и от злости. Но мысль, что Максимилиан сидит на троне Оберона, подстёгивала меня и не давала раскиснуть.

Позор предателю. Смерть некроманту!

Я в очередной раз приземлилась и не удержалась на ногах. Упала на мягкое, не выпуская меча. Клинок Швеи вдруг звякнул о камень: Швея вонзилась в основание высокой гранитной плиты, как нож в кусочек сыра, и потащила красную нитку вглубь.

Стоя на коленях, я могла разглядеть только край плиты; вокруг, очень близко к ней, стояли рябины, согнутые, будто сгорбленные, в гроздьях зелёных, едва-едва желтеющих плодов.

Швея сделалась неподъемно-тяжёлой. Крестовина её коснулась одним концом камня, другим — земли. Я ждала; здесь, на изнанке, было отчётливо слышно, как сухо шелестят рябины.