Дикий мед - Вайолет Уинспир

— Я бы хотел, чтобы ты купила билет и уехала домой, в Англию, — сказал Поль.

— Что? — Она смотрела на него, не в силах поверить его словам.

— Ты меня слышала. — Он сложил руки за головой, гордой и темной головой, так резко выделяющейся на фоне белых подушек. На окнах висели венецианские занавески, они отбрасывали на кровать тигриные полосы, и одна золотистая полоса как раз пересекала его горло, где распахнулась куртка пижамы. Домини уставилась на его горло и видела, как он с трудом глотнул слюну.

— Если ты воображаешь, что я побегу покупать билет, то сильно ошибаешься, — взорвалась она. — Я остаюсь здесь.

— Отсюда тебя выставят через пятьдесят минут, — сухо возразил Поль.

— Поль, — Домини наклонилась над ним, одной рукой облокотившись на металлическую спинку кровати, сережки касались его щек, — я должна была подписать согласие.

— Ты хочешь сказать, тебя заставили?

— Нет… я сделала это ради тебя. Родной…

— Как ты меня назвала? — Опять эти поднятые завязанные глаза, казалось, вглядывались в ее лицо, губы сложились неуверенно, расслабившись из той строгой линии, что была раньше.

— Я назвала тебя самоуверенным греком, — бушевала Домини. И ты думаешь, я уеду, когда ты в таком положении? Я имею такое же право, как и ты, узнать, поврежден твой левый глаз или нет!

— С каких это пор? — осведомился он.

— С тех самых пор, как ты ворвался в мою жизнь и сделал меня своей женой!

— Домини, — его рука что‑то искала, и Домини вложила свои пальцы в эту руку. Его пальцы крепко сжали их, это было и больно и радостно. — Ты меня жалеешь? — спросил Поль. — Тебя? — презрительно фыркнула она. — Я жалею себя за то, что мне придется терпеть тебя еще лет пятьдесят. Самоуверенного, нахального, привыкшего быть господином в своем греческом доме на Орлином утесе. Что это будет за жизнь!

— Я не прошу тебя оставаться. — Его пальцы чуть разжались.

— Ты не просил меня любить тебя, — сердито заявила она. — Ты велел мне оставить мою любовь при себе. Я так и сделаю, если ты все еще хочешь этого, Поль. Я даже не останусь насовсем, но пока я тебе нужна, буду рядом.

Тут Домини охнула: Поль больно сжал ее руку и поднес к губам.

— Как по‑женски — одновременно угрожать и плакать, — проговорил он, целуя ее пальцы.

— Я‑я… я н‑не…

— Не женственна? — насмешничал он.

— Н‑не п‑плачу, ты, зверь. — Домини упала на кровать, зарылась лицом в его плечо и наконец дала волю давно копившимся слезам. — Ох, мой Самсон, на сей раз ты действительно разрушил все преграды, — наконец сказала она, вытирая щеки полой его куртки.

Поль только крепче обнял ее.

— Солнце, луна и звезды сейчас померкли для меня, Домини, как в песне Самсона, — тихо проговорил он. — Что, если для меня все так и останется?

— Вдвоем можно преодолеть горы и океаны, Поль, если двое действительно вместе и нужны друг другу.

— Она поцеловала его в углубление щеки. — Ты сейчас стал немного поглаже, родной. — После операции ты выглядел ужасно, весь обросший и похожий на пирата.

— Я тебя пугал? — Поль гладил ее волосы.

— Разве было время, когда ты меня не пугал? — со смехом спросила Домини.

Руки Поля стали жестокими, губы зарылись в ее волосы.

— Больше всего на свете мне нужна была ты, Домини, — хрипло сказал он. — Не хватало места для сострадания ни к тебе, ни к себе. Ты понимаешь?

— Начинаю понимать, наконец. — Она шутливо прикусила мочку его уха. — Сделал меня своей сабинянкой!

— Теперь, похоже, ты стала Далилой.

— До этого может не дойти, родной мой, — нежно возразила Домини и, когда он прижался головой к ее груди против сердца, она погладила его по затылку.

— Доктор Суиза очень надеется… мы все надеемся. Ты сам разве нет?

— А заслуживаю я эту надежду? — Поль беспокойно пошевелился в ее руках. — Я увез тебя от всего, что было тебе дорого, обманул той первой ночью, наградил болью потери ребенка…

— Не надо, Поль! Она прижалась ртом к его губам, нежно, тепло, показывая поцелуем, как это вечно делала и будет делать женщина, которая все прощает. — Я люблю тебя, — тихо сказала она. — Ты уже давно заставил меня полюбить тебя, но гордость всегда была моим грехом, и я не желала признаться в этой любви даже самой себе, не то что тебе. Ох, Поль, когда мне сказали, что ты умрешь, мне хотелось умереть вместе с тобой. Потом, когда доктор Суиза сообщил, что есть шанс — слепой, страшный шанс — я должна была дать его тебе.

— Родной мой… Тигр… — Домини гладила его затылок, мощные плечи, и ей казалось, что вся она тает, как мед, когда он крепко обнял ее, как раньше. Она, как прежде, сразу почувствовала себя беспомощной в его объятиях, полностью отдаваясь его рукам, его губам, заставившим ее замолчать. Надолго. Пока его губы не прошептали нежно:

— С меня хватит больницы. Скоро все эти повязки снимут, Домини, потому что я хочу быть дома, с тобой, Домини.

Прошло несколько дней, и они вернулись домой, где перед домом на Орлином утесе Поль обнял Домини за талию и снова заглянул в бездонную синеву ее глаз, с любовью обращенных к нему.

Совсем незаметно, с состраданием думала она, что Поль совершенно слеп на правый глаз. Но зато левый с каждым днем становился все сильнее и ярче.

Тигриные глаза, желтые, красивые, как темная линия его лица в профиль и рука, так крепко обнимающая ее.

Я так люблю его, думала Домини немного удивленно. Поль… такой дорогой, такой властный Поль, вставший перед яростью пуль и гранат в шестнадцать лет, чьи сыновья будут столь же мужественны и отважны.

— Нам будет хорошо жить вместе, да, Домини? — сказал Поль. — Теперь все будет так, как в тот день, когда мы были вместе в Корнуэлле. Помнишь маленького единорога?

Домини счастливо кивнула.

— Маленького единорога я все время носила в сумочке, когда ходила к тебе в больницу. Он принес нам удачу и счастье, Поль.

— А ты принесла мне любовь, — добавил он, обнимая ее еще крепче и долго целуя, пока улыбающийся Янис не вошел сообщить, что в гостиной подан чай.