Между львом и лилией - Александр Харников

И тут я совершил большую ошибку. Я сказал, что раз там живут другие люди, то это не наша земля, а их, и что любой, кто договаривается об убийстве невинных людей, сам убийца. И что я не пойду с ними на землю, обагренную кровью несчастных.

Клингбайль выслушал меня спокойно, а вечером в мою комнату на постоялом дворе ворвались двое и заявили, что я арестован. Я пытался поговорить с ними, но меня избили и бросили в ту самую камеру, в которой я и пребываю сейчас. А сегодня, по прошествии нескольких дней, меня отвели в помещение двумя этажами выше, в зал собраний, в котором и прошло судебное заседание.

Ну что ж, не знаю, переживу ли я экзекуцию – хотя, конечно, вряд ли меня будут бить так, как несчастного Майера, все-таки Клингбайль имеет на меня виды. Но после этого мне надо будет бежать подальше при первой же возможности. Вот только не на восток к англичанам – те попросту выдадут меня моему мучителю – а на запад, за Аппалачи; я слышал, что там находятся французские земли. Тем более что они такие же католики, как и я. Конечно, это ничего не гарантирует, ведь Клингбайль тоже католик, и сволочь первостатейная – но попробовать все же нужно, тем более что лягушатникам хорошие оружейники, наверное, пригодятся.

Историческая справка

Денежная система в американских колониях

У каждой из тринадцати колоний была своя история, свои особенности, своя организация. Тем не менее все они принадлежали английской короне, и во всех большинство населения было английского происхождения; разве что в Нью-Йорке и Нью-Джерси проживало достаточно много голландцев, потомков первоначальных колонистов, а в Пенсильвании и приграничных районах Мэриленда, Виргинии и Нью-Йорка немалая часть населения состояла из немецких эмигрантов и их потомков. Но даже в этих колониях местная система управления была создана по образу и подобию британской.

Поэтому неудивительно, что денежная система колоний соответствовала английской – официальной валютой во всех колониях были фунты, шиллинги и пенсы, причем один фунт был равен двадцати шиллингам, а один шиллинг – двенадцати пенсам. Но настоящие английские фунты встречались редко, и каждая колония чеканила собственную монету и выпускала собственные бумажные деньги (хотя иногда – как в Массачусетсе в 1750 году – ассигнации неожиданно прекращали хождение). Деньги эти имели различную ценность, и при путешествии из одной колонии в другую их приходилось менять на местную валюту; то же, увы, касалось и торговли. Поэтому фактическим денежным стандартом колоний были испанские монеты в восемь реалов, известные также (с легкой руки голландцев) как доллары.

Само название «доллар» происходит от голландского «даальдер», которое в свою очередь восходит к серебряным монетам из богемского городка Йоахимсталь, известного сегодня как Яхимов. Городок был известен своими серебряными копями, и тамошние монеты, известные как йоахимсталеры или сокращенно талеры, чеканились там с 1528 года, и скоро стали де-факто стандартом в Европе. Они стали известны даже в России, где ходили под названием «ефимки». На реверсе монет был отчеканен лев, герб Богемии – и именно поэтому монеты в Болгарии, Румынии («леу») и Албании («лек») до сих пор носят это название.

Голландские даальдеры и равные им по весу испанские монеты в восемь реалов использовались в торговле не только с Европой, но и между колониями, и быстро стали основной валютой Нового Света и принимались по номиналу во всех североамериканских колониях. Называли их «испанскими долларами», и новая валюта Соединенных Штатов получила не только их название, но и содержание серебра; испанские монеты в восемь реалов имели хождение в США вплоть до 1865 года. Состояла монета из восьми «долек» (bits), и ее при надобности можно было попросту разломать на восемь частей.

А вот стоимость местных валют резко отличалась друг от друга: один испанский доллар соответствовал четырем английским шиллингам и шести пенсам, шести массачусетским, коннектикутским или виргинским шиллингам, семи пенсильванским шиллингам и шести пенсам, восьми нью-йоркским (соотвественно, каждая «долька» равнялась нью-йоркскому шиллингу), и одному фунту, двенадцати шиллингам и шести пенсам в Южной Каролине!

Конечно, трудно сравнивать современные цены с восемнадцатым веком. Например, учитель в Виргинии получал шестьдесят виргинских фунтов, или двести испанских долларов, в год. Но, кроме того, ему предоставлялись жилье и полный пансион, и он имел право обучать дополнительных учеников, за отдельную плату.

А что насчет цен? За фунт (454 грамма) масла пришлось бы заплатить 4 виргинских пенса, за ярд (около 91 сантиметра) материи – один шиллинг и три пенса, за седло – два фунта. Пара пистолетов стоила 3 фунта, 15 шиллингов, и три пенса. Охотничья двустволка стоила около трех фунтов, мушкет – пять фунтов, тогда как пенсильванское нарезное ружье – 15 фунтов или больше. Комнату можно было снять за $20—$24 в год, питание за хозяйским столом обошлось бы в $2,60— $2,80 в месяц.

Интересно, что в колониях цены на импортные товары были выше, чем в метрополии, но качество товара также было, как правило, выше. Причина была простая – перевозки были недешевыми, часто дороже, чем стоимость самого товара, и разница в цене между дорогими и дешевыми товарами была бы минимальной.

19 июня 1755 года. Монокаси. Дженнифер Кер, дочь герцога Роксбургского

Где-то с месяц назад ко мне пришла моя двоюродная тетя, Ребекка Динвидди и заявила:

– Дженни, мое терпение лопнуло. Ты здесь уже почти пять лет, твое имя стало притчей во языцех, и на тебе если кто и женится, то какой-нибудь немец. Так что собирайся, в конце июня придет «Катриона» из Эдинбурга, на ней ты и вернешься к отцу. Пусть у него о тебе голова болит.

Я молча поклонилась тете Ребекке, а про себя подумала, что, конечно, радует, что не придется провести остаток дней своих в этой глуши.

Впрочем, скандал, из-за которого родители сплавили меня к двоюродной маминой сестре, вряд ли позабыт. Это в Виргинии про меня теперь ходят слухи один другого пикантнее. На самом деле я, уж простите, virgo intacta[99], и до встречи с Томми я ни разу не позволяла себе никаких вольностей с противоположным полом. Но, увидев его, такого милого и где-то нескладного, что-то во мне замкнулось, и, если бы не приход одного из университетских профессоров, то кто знает, может, я и согрешила бы с ним. А во вторую нашу встречу я все-таки смогла удержаться. Но, увы, мои портреты в полный рост, один из которых изображал меня в костюме Венеры, были найдены тетей Ребеккой в моем альбоме (после первого скандала у нее появилась привычка рыться в моих вещах) и торжественно сожжены в большом камине во дворце губернатора. И, как водится, то ли мои кузины, то ли слуги все разболтали – а может, и те, и другие; вот только после этого моей руки не добивался никто. Вообще никто.

…Родилась я в замке Флоорс, что в Роксбургшире, в семье Роберта Кера, второго герцога Роксбургского, и его первой жены Фионы Охинлек. Мама умерла при родах, и воспитывалась я с детства в пансионе для девочек в Эдинбурге. Тем временем отец женился во второй раз, на своей кузине Эссекс Мостин, и у меня появилось несколько сводных братьев и сестер. Мачеха меня невзлюбила, но, надо отдать ей должное, нашла для меня достойного жениха – Вильяма Кэмпбелла, младшего сына Джона Кэмпбелла, четвертого герцога Аргайльского. Но домой я приезжала как можно реже – физиономия мачехи всегда выказывала крайнее раздражение при виде моей скромной персоны.