Мария Башкирцева. Дневник - Мария Башкирцева

– Что же написано в этом завещании?

– Вы задаете мне нехорошие… непозволительные вопросы.

– Я пришла сюда с целью непременно узнать все это. Говорите!

– Я должен вам прежде всего сказать, что он сильно изменил завещание за эти восемь лет… Да, очень сильно…

– Но вы все-таки видите, что он рассчитывает сделать со своим состоянием? Как он его распределил?

– У кардинала ум глубокий и слишком скрытный, даже для меня. Я теряюсь… Я не могу точно определить… Да и нехорошо с нашей стороны насильно вторгаться в его тайны. Ведь вы отлично знаете, что он был бы очень недоволен, если бы знал, что мы тут делаем.

– Понятно.

Тем не менее я продолжала настаивать до тех пор, пока он наконец сказал:

– Я скажу вам только, что его состояние разделено… Постойте… Оно разделено на четыре части… Да, так, на четыре части… Две части крупные, другие две много меньше…

Он не хотел мне сказать, для кого предназначались первые. Ему, очевидно, ясно было, что они предназначались не для Пьетро. Что касается деления на четыре части, о котором он говорил, то это возможно, так как у кардинала четыре наследника: Августино, Доменико, Паоло и Пьетро.

С большим трудом удалось мне заставить его говорить. Он все твердил, что мы поступаем дурно, что мы не имеем права вмешиваться в такие интимные дела. Я все-таки заставила его сказать мне:

– Самую значительную долю состояния кардинала получит его племянница. Много денег получит от него еще графиня?..

Не ошибайтесь только, дорогие читатели: Алексей отгадывает не будущее, а завещание и мысли кардинала. Каждый раз он повторял, что не может видеть того, чего я от него добиваюсь, что это дурно, что я утомляю его и что он больше не в силах говорить.

– Я не Бог, – твердил он.

Тут я оставила его, и мы поехали к другой ясновидящей, madame Абель. Живет она по улице Жан-Жак Руссо, № 61. Никогда в жизни я не видела более ужасных, грязных квартир. Мы проходили через столярные и кузнечные мастерские, пробирались по разным дворам и лестницам. Наконец мы очутились в комнате, где две женщины заливались каким-то блаженным смехом юродивых; тут же сидел какой-то мрачный старик в черной бархатной шапочке.

Моим первым ощущением при виде их было ощущение страха – мне казалось, что меня убьют. Я даже подумывала о том, чтобы позвать на помощь столяра и кузнецов.

Когда мнимую ясновидящую загипнотизировали, я дала ей портрет.

Она спросила меня, где именно происходит действие, где живут эти люди:

– Но ведь мысленно я вас туда и направляю!

– Нет, нет, вы должны назвать местность, и тогда я сейчас же буду там… Я всегда так делаю…

– Ну, попытайтесь все-таки!

– Я на севере.

– Из чего вы это заключаете?

– Я чувствую это по воздуху той местности. Я вижу юношу… У него каштановые волосы…

Словом, она сказала мне, что кардинал любил меня, что теперь он меня больше не любит, что у него недавно было воспаление легких и что сейчас он находится взаперти.

– Где?

– Позвольте… Это не больница, это большой дом.

«Хорошо, – подумала я, – теперь пойдет лучше».

– Это… – продолжала женщина, – это… нечто вроде дома умалишенных.

Господи! Это Ватикан-то дом умалишенных!

– Скажите мне, что он делал в понедельник? – спросила я, смеясь. Алексей видел его в понедельник в собрании.

– В понедельник? Ага, в понедельник вечером ему удалось бежать! Но… его снова запрятали.

Бедный кардинал! Сумасшедший дом после такой блестящей карьеры! С нас взяли 20 франков за этот прекрасный сеанс. Я не посмела возражать: я была счастлива, что выбралась оттуда живой и невредимой.

Мама прислала мне письмо от Л. и говорит, что считает его одним из моих наиболее преданных поклонников. Он жил в Ницце и бывал в тамошнем обществе. Несмотря на свою толщину, он остроумен и любит посплетничать. И если бы о нас действительно злословили, как я это предполагала, то он не был бы так любезен со мной теперь.

Помимо своей воли, стараясь найти извинение для Антонелли, я считала положение более серьезным, чем оно было на самом деле. Теперь я положу этому конец. Довольно снисходительности, довольно мягкости! Я не желаю брать на себя все ошибки. Я слишком долго носила повязку на глазах! Он недостаточно сильно любит меня. Впрочем, уже с самого начала его поведение говорило против него. Мне больше нечего сказать – разве только то, что я устала от этого вечно напряженного состояния. Меня уже утомили эти постоянные старания оправдывать его. А между тем его поведение всегда было странным, редко приличным, а часто даже оскорбительным! Я боялась, что мне трудно будет пережить эту низость, о которой знают все мои домашние, знает и тетя. Но я держу себя просто. Я говорю правду. Я говорю только то, что думаю, и нет тут никакой тягостной неловкости и натянутости. Я не прихожу в бешенство, потому что вообще хладнокровно смотрю на вещи.

Глубоко сожалею, что мои губы были осквернены его прикосновением. Бедные мои губы! Я снова утверждаю и буду постоянно утверждать то, что говорила на этот счет, когда в первый раз уезжала из Рима.

Если бы он даже вернулся ко мне теперь, я с презрением оттолкнула бы его. Мое терпение истощилось. Я имею право не прощать больше. Я не хочу, чтобы со мною играли в любовь.

Не думайте, пожалуйста, что это слова ясновидящего перевернули вверх дном все мои мысли. Я и без всяких ясновидящих отлично знаю, что он получил мою телеграмму. Да разве мог он не получить ее? Ведь уже целая неделя прошла с тех пор. Он получил ее, иначе быть не может!

Он не ответил. Впрочем, этого можно было ожидать – даже смешно было думать иначе. Разве с самого же начала трудно было предвидеть все это? Так вот она какова, любовь! Так вот как он явился бы мне на помощь, если бы я нуждалась в ней! Недурное доказательство «страсти», как он осмеливался называть свое чувство!

Допускаю, что он находился под моим влиянием, когда мы были вместе. И если бы он был племянником папы, я сумела бы воспользоваться этим влиянием, да и всякого рода влиянием, – я не пренебрегла бы тогда ничем, чтобы овладеть им.

Но для такого ничтожного господина я сделала и без того слишком много. Я забыла свою роль королевы и свое женское достоинство.

Итак, Пьетро Антонелли, пеняй на себя. Прощай.

22 июля

Я больше не думаю о Пьетро, он недостоин этого, и, слава Богу, я не люблю его.

До третьего дня я каждый вечер просила Бога, чтобы он сохранил мне его и дал возможность одержать победу. Я больше не молюсь об этом. Но Бог знает, как я желала бы отомстить, хотя и не смею просить на это Его помощи.

Месть, конечно, чувство не христианское, но оно благородно; предоставим мелким людям забвение оскорблений. Да, впрочем, это возможно только тогда, когда ничего другого не остается делать.