Под маской скомороха - Виталий Гладкий

– Не болтайте лишнего, – осуждающе проскрипел еще один их товарищ, Мина Слепец. – На торге ушей больше, чем нужно.

Мина вовсе не был слепцом; он имел вполне нормальные глаза, разве что цвет у них был пугающим. Если смотреть с некоторого расстояния при плохом дневном освещении, то его огромные глазищи казались бельмами, хотя на самом деле они были светло-голубыми, почти прозрачными. Когда Мина Слепец злился, его глаза готовы были выскочить из орбит, и тогда он становился похожим на вурдалака.

– Да, поостеречься не мешало бы, – тихо пророкотал своим басищем четвертый из компании, Ждан Мошна. – Мы, чай, не в своей обычной машкаре.

Именно Ждан и хранил общественную калиту. С изрядно покарябанной оспой физиономией (где он словчился подхватить эту заразу, история умалчивает), Мошна был совсем разбойного вида, всегда вооружен до зубов, – правда, свое оружие он большей частью прятал под кафтаном – и единственный из всех, кто родился и долго жил в Великом Новгороде. Впрочем, «жил» – это громко сказано. Половину своей прежней, достаточно беспокойной жизни Ждан Мошна разбойничал на северных реках вместе с ватагой ушкуйников. Поэтому он вел себя предельно сдержанно и осторожно, дабы его не узнал кто-нибудь из новгородских купцов, имевших несчастье в то веселое времечко познакомиться со Жданом. Конечно, это было давно, до того, как он остепенился и приобрел другую, правда, не менее беспокойную профессию скомороха, но человеческая память штука цепкая.

– Пуганая ворона и куста боится, – безмятежно рассмеялся пятый, Томилко Скоморох.

Он был самым молодым из компании и еще не удосужился получить прозвище, подходящее его живой деятельной натуре. Поэтому его называли просто Скоморохом, так как все пятеро были шутами-балясниками-комедиантами, которые веселили и задирали своими солеными шуточками честной народ.

Сегодня Упырь Лихой, атаман ватаги скоморохов, уж неизвестно, по какой причине, решил дать всем отдохнуть, несмотря на торговый пятничный день, который всегда приносил хорошую прибыль. Но ватага расспрашивать его ни о чем не стала. Упырь знает, что делает. Он не раз бывал в Новгороде, так как родился и до совершеннолетия жил в Заволочье, на новгородской земле. А когда подрос, ему пришлось изрядно повоевать, только неизвестно на чьей стороне. Хотя артельщики конечно же догадывались о его прошлом, а кое-кто и знал. Поэтому Упырь Лихой очень осторожно вел себя в Великом Новгороде, стараясь выступать перед горожанами только под личиной.

– Помолчи! – проворчал Ждан, строго глянув на юного шутника. – Тебя не спросили…

– Я че, я ниче… – Томилко изобразил раскаяние; казалось, что вот-вот, и он пустит слезу.

Несмотря на молодость, Томилко обладал настоящим талантом лицедея: мог зарыдать среди всеобщего веселья, причем слезы у него лились вполне натуральные, без подвоха и разных ухищрений; был способен в мгновение ока превратиться из пышущего здоровьем розовощекого юноши в старца-горбуна со скрипучим противным голосом, и никто не замечал, как он ухитряется напялить на лицо морщинистую машкару старца; а затем в этом образе вдруг пускался в пляс, и такие коленца выкидывал, что засмотришься, или начинал кувыркаться и совершать умопомрачительные прыжки и сальто.

– Так мы идем в корчму али как? – нетерпеливо спросил Треня Ус.

Его с утра томила жажда, и он мысленно укорял себя, что нет у него силы воли. Последняя кружка крепкой медовухи вчерашним вечером точно была лишней. Упырь Лихой всегда носил с собой небольшой плоскую баклажку с добрым вином, и Треня Ус уже несколько раз прозрачно намекал, что неплохо бы промочить горло, но атаман никому не позволял прикладываться к своему запасу.

– А то как же, – ехидно ухмыльнувшись, ответил Упырь; он видел Треню Уса насквозь и понял его очередной намек. – Поворачиваем…

Но тут ему на глаза попалась толпа, которая сгрудилась на небольшом свободном пространстве неподалеку от церкви Параскевы-Пятницы. Оттуда слышались веселые выкрики и хохот.

– Это еще што за диво? – спросил сам себя атаман скоморохов. – Али кто-то нам дорожку перебежал?

Артель устраивала в Новгороде представления, начиная с осени. Когда становилось морозно, скоморохи обычно жались поближе к теплым и хлебным местам, а уж столица Новгородской земли всегда была щедра к лицедеям. В ней было и где приютиться, и чем прокормиться.

На Руси скоромошьих ватаг насчитывалось немало, но артель Упыря Лихого считалась самой наипервейшей, наиболее веселой и забавной, поэтому там, где она появлялась, другим скоморохам делать было нечего. Атаман зорко следил, чтобы его подопечные не ленились и выступали на пределе своих возможностей, ведь от этого зависели щедроты зрителей, и очень ревниво относился к соперникам. Иногда скоморошьи ватаги выясняли отношения на кулаках, сшибаясь стенка на стенку, особенно в тех случаях, когда соперники занимали самые «хлебные» места для представлений. А Торг на Ярославовом дворище как раз и был намазан медом для скоморохов. Щедрее зрители были только во время ярмарок, когда начинались праздники.

– Ну-ка, ну-ка… Чичас глянем… – Разозлившийся Упырь Лихой врезался в толпу, как упрочненный для плавания в Студеном море карбас в ледяное крошево.

За ним потянулись и остальные скоморохи.

Картина, которая открылась перед их глазами, была потрясающей. Ничего подобного прежде не видела даже искушенная в лицедействе ватага Упыря Лихого. На небольшом возвышении стоял искусно расписанный игрушечный домик о двух уровнях-этажах. Домик-ящик закрывался красочными резными ставнями, которые вполне себе натурально изображали ворота. В данный момент они были распахнуты, а на «этажах» разыгрывалось кукольное представление. Упырь сразу опознал персонажей пьески: Ивашко-дурачок в своем обычном наряде, лошадиный Барышник с хитрой рожей мошенника, продающий лошадь, – с виду совершеннейшую клячу, и благообразный Лекарь, похожий на дьячка захудалой церквушки.

К тому времени, как ватага скоморохов пробилась в первые ряды зрителей, Ивашко уже купил у Барышника лошадь. Судя по всему, кукловодом был один человек, но говорил он на разные голоса: то хриплым фальцетом, то басом, то рыком, то тянул гласное «а» как москвичи. Разумеется, последний был Лекарем, что и вовсе выглядело для новгородцев смешным; уж они-то знали точно, что в малограмотной Москве (с их точки зрения) хорошего знахаря не найти, не то, что лекаря. А он как раз и был одет в московский наряд. Другое дело в Новгороде, куда не гнушались приезжать заниматься своим ремеслом ученые лекари со всей Европы.

Прикупив лошадь, – разумеется, с выгодой для себя, – Ивашко-дурачок сел на нее верхом, но оказался незадачливым седоком. Кобылка, несмотря на свой заморенный вид, оказалась с норовом. Она довольно бодро взбрыкнула, Ивашко с жалобным воплем свалился на землю, и получил сильный удар копытом по голове. Народ так и залился смехом; хохот стоял такой, что к толпе прибежал человек, который следил за порядком на Торге.

Убедившись, что народ просто развлекается, а не устраивает непотребства, он в нерешительности немного потоптался возле сборища, а затем неторопливо отправился восвояси, выпятив свой немалый живот. Видимо, ему очень хотелось посмотреть на представление, но долг требовал следить за порядком, а не развлекаться.