Любовь анфас (сборник) - Лана Барсукова

Правда, опыт Пашки обнадеживал, примирял с ситуацией. Помыкавшись в общаге, сын разумно решил, что растить ребенка лучше в отдельной квартире. Без икры, зато с работающим вентилем в санузле и пространством для кроватки.

«Ничего-ничего, пускай! Время работает на нас, вернутся как миленькие. Приползут, как припрет. Вот увидишь», – утешал жену Иван Фомич. Но в глубине души сомневался. Все-таки Сергей – не Паша. Совсем. Даже сравнивать смешно. Но ведь и Света – не Люся! Свету на кривой козе не объедешь. Ее вообще ни на какой козе не объедешь. Она рулит. Правда, пока у нее какое-то экстремальное вождение получается, но она вырулит, выправит руль. Родители верили в дочь.

Прощально всхлипнув вдогонку своим несчастьям, Вера Самойловна утерла слезы и начала хлопотать по хозяйству. Она плотнее прикрыла коробку с «лисьим» чаем и задвинула подальше, с глаз долой. Да еще для верности прикрыла банкой с гречневой крупой, замаскировала, чтобы невзначай Иван Фомич или Пашка, не говоря уже о недостойной Люське, не воспользовался. А то вернется Светочка, а чая-то любимого и нет. Когда еще в Китай съездить выпадет. Нет, приберечь надо.

* * *

Приезд Сергея со Светой в шахтерский городок произвел фурор. Соседи и друзья Сергея с уважением и удивлением отнеслись к его выбору. Обществом было замечено, что Сергей совсем не изменился, но при этом как-то неуловимо преобразился. Видимо, это был отсвет знаний, который проглядывал в спокойных манерах и рассудительных словах, во взвешенных суждениях и тяжеловесной уверенности, исходившей от Сергея. Ум вообще идет мужчинам, но особенно к лицу молодым.

Свету окрестили Шамаханской царицей, признавая в ней обольстительную красоту и иноземную соблазнительность. Это случилось с легкой руки одноногого соседа Егора, который когда-то еще с двумя ногами дошел до Горбатого моста, чтобы постучать каской вместе с отцом Сергея. Впрочем, рука у Егора, как у всех передвигающихся на костылях, была вовсе не легкой. И язык тоже мог довести до белого каления. Но он любил Сергея, помнил его отца и поэтому не стал оттачивать юмор на его невесте, ограничившись многозначительным сравнением с детищем Пушкина.

Свадьба была многолюдной и шумной. Каждый хотел отметиться, принося подарки «со смыслом» или «с пользой». В результате оказалось пятнадцать комплектов постельного белья, два комплекта для новорожденных, восемь чайников, совокупно десять литров геля для душа и примерно семь килограммов ложек и вилок. И некоторая сумма денег, которые в пояснении не нуждались. Деньги – они просто деньги, в них смысл и польза неразрывны и самоочевидны.

Света была благосклонна к толпе. Она улыбалась искренне и радостно. Происходящее напоминало ей визит в этнографический музей, где специально обученные люди воспроизводят быт и традиции малых народностей. В данном случае перед ней была народность шахтеров. Интересно, занимательно, познавательно и безумно колоритно. Чего стоил танец одноногого соседа, такого вообще нигде больше не увидишь.

Мать Сереги стеснялась невестки и поминутно извинялась за все, на что падал ее взгляд: за низкие дверные косяки, за аляповатую клеенчатую скатерть, за вид из окна, откуда проглядывал мрачный террикон. Казалось, она готова просить прощения даже за моросящий дождик. Хотя никто ей никаких внушений не делал.

Наоборот, Света была подчеркнуто демократична, доверчиво вовлекалась в затеи гостей, пила и танцевала, пыталась петь. Она демонстрировала тот энтузиазм, который иногда прорывается у скучающих отдыхающих в санаториях, куда вдруг приезжает массовик-затейник или филармонический куплетист. Ей было забавно слиться с толпой людей, которые, на ее вкус, плоско шутили и громко смеялись, много пили и некрасиво ели, собирались танцевать, но тут же уходили покурить. Новизна происходящего ей импонировала, у нее было такое чувство, будто она попала в павильон киностудии, где снимают фильм про простых людей, которые наделены интуитивно верным представлением о веселье. К тому же было приятно осознавать свою душевность, великодушную расположенность к этим простым людям, готовность сжечь мосты социальных условностей и воссоединиться со своим народом на базе духовных скреп. Света чуть не плакала от умиления своей народностью. И не замечала, что Сергей хмуро наблюдает за ее весельем и много пьет.

Когда они остались одни, Света с великодушной снисходительностью сказала:

– Слушай, я даже предположить не могла, что с простыми людьми может быть так здорово.

– А ты?

– Что я?

– Ну они простые. А ты какая? Сложная?

– При чем здесь сложная. Просто другая.

– А я? Меня ты куда определила?

– Сереж, ты чего? Перепил?

– Я с ними, то есть простой в твоей классификации, ты это усвой, чтобы потом разочарований не было.

У Светы чуть было не вырвалось, что это «потом» они уже проехали, что им поздно «потом» говорить, потому что Света беременна. Она сдержалась, чтобы объявить эту новость в другой, более мирной и торжественной обстановке.

* * *

Через три года в активе этой семьи была тоненькая болезненная девочка, Милочка, вокруг которой крутилась жизнь двух взрослых людей, больше ничем друг с другом не связанных. Это была единственная ниточка, удерживающая их вместе. Света и Сергей были похожи на каторжан, закованных в одни кандалы.

На табло семьи было семь попыток развода и столько же примирений. И после каждого примирения их совместность съеживалась, как шагреневая кожа. Зато разрасталась зона отчуждения, соблазнительная ничейная земля, зовущая целина, куда каждый мог уйти после развода. Но ниточка не пускала.

Они старались не шуметь, выясняя отношения. Сначала – чтобы не расстраивать Сережину мать, а потом, когда мать уже почти привыкла к скандалам, – чтобы не пугать дочь. И несколько лет сдавленных воплей переросло в привычку. Света и Сергей молчали или сипели друг на друга, им лень было повышать голос. Их неприязнь притупилась, а претензии выцвели. Даже на скандалы не хватало ни сил, ни желания.

Однажды в раннем детстве Серега отдыхал в лагере на Черном море. Местные ребята научили его делать чучело из краба. Пойманного краба надо положить в муравейник, а через несколько дней палочкой вытащить его. Краб станет легким, почти невесомым. Останется один хитиновый панцирь, все внутренности будут съедены муравьями. Такого краба можно покрыть лаком и поставить в сервант между рюмок, чтобы гости завидовали невозможной красоте.

Тогда Сергей краба не поймал, очень расстраивался, даже плакал по малолетству. Зато спустя годы он обзавелся таким крабом. Его семья была полым панцирем, внутренность которого выели прожорливые муравьи. Не семья, а дохлый краб в серванте для умиления гостей и сбора пыли. Сергей часто задумывался об этих муравьях: откуда они, какой породы, какого рода-племени? Крутил в голове одно и то же кино, отматывая пленку назад, к самому началу. Но начала найти не удавалось. Это как ворошить снежный ком, чтобы докопаться до первой снежинки, от которой все пошло. Нет, не найти. Все слиплось, все едино.