Вацлав Нижинский. Воспоминания - Ромола Нижинская

меньше пятнадцати или двадцати тысяч. Годовой доход Русского балета составлял около двух миллионов золотых франков, поскольку места в театре неизменно бывали полностью распроданы уже за много недель до приезда артистов и по цене в три раза выше обычной. Несмотря на это, если Сергей Павлович зарабатывал два миллиона, то всегда тратил три, и Гинцбург, не задавая никаких вопросов, оплачивал разницу. Ему нравилось так делать. В конце концов, это была привилегия — переиграть Дойча де ла Мерта, Ага Хана и сэра Бэзила Захарова, которые тоже помогали Дягилеву. Сергей Павлович часто поддразнивал Гинцбурга словами: «Дмитрий, ты словно стареющая кокотка, всегда в движении, всегда выглядишь бодро, а мы, Русский балет, — твой любовник для души».

Нижинский любил Гинцбурга. Залетая к артистам на минутку, как вихрь, он всегда был веселым и забавным. У него всегда был какой-нибудь рассказ, способный развлечь слушателей, и он всегда знал самые последние новости обо всем, что было достойно упоминания в мире искусства и в политике, и был надежным репортером для артистов. Гинцбург был настоящим другом для Нижинского, перед которым испытывал глубокое восхищение, и часто желал иметь возможность водить его с собой без постоянного сопровождения в лице Сергея Павловича.

Но он был светский человек и принимал действительность такой, как она есть.

Нижинский по многу часов проводил в Альбертине и был в восхщении от рисунков Леонардо и Гольбейна. Он побывал в Лихтенштейне, в академии и в Музее истории искусств и был очень признателен судьбе за то, что благодаря оркестру нужно было проводить меньше репетиций и он мог потратить на себя больше времени, чем обычно. Они жили в старой гостинице «Бристоль» и время от времени приходили в реестран «У Захера», ко двору фрау Захер, это была знаменитая венская пожилая дама, друг императоров, покровительница молодых аристократов и артистов, мудрая сваха и ангел-миротворец в политических интригах и любовных делах.

Фрау Анна Захер была выдающейся личностью, и ее слава достигла даже Санкт-Петербурга, где ее знали как одну из достопримечательностей Вены. Она, конечно, была на спектакле и пригласила Нижинского и Дягилева в свой знаменитый во всем мире ресторан. «Да это чудо — просто мальчик! — сказала она со своим очаровательным венским акцентом. — Да, у нас тоже раньше была Эльслер, это да; наш Иоганн, он когда-то играл у нее под ногами; мы любим танцевать, но такого, как у вас, еще никогда не видали».

Карсавина должна была вернуться в Санкт-Петербург, и в Будапешт с балетом поехала Кшесинская. Прибытие балета в этот город было намечено на первые дни марта. Нижинский сразу по приезде в венгерскую столицу очень сильно простудился, должен был лежать в постели и из-за очень высокой температуры не смог выступить в двух первых спектаклях. В гостинице «Хунгария», в своем номере с окнами, выходящими на Дунай, он отдыхал и думал о том, что скоро его «Фавн» будет показан на сцене. Он надеялся, что люди поймут этот балет. Это был новый путь в хореографии. «Фавн» очень сильно опередил свое время, но не мог не найти отклика в душах зрителей. Нижинский начал уставать от вечного успеха и от людей, которые впивались в него изумленными взглядами, чтобы увидеть вундеркинда, а он был что-то гораздо большее, чем чудо-мальчик.

Он чувствовал и мыслил глубоко. Он хотел показать, что жизнь больше, чем то минутное удовлетворение, которое приносит погоня за красотой. Его прыжки, легкость движений и изящество… Как люди не могут увидеть, как они не могут понять, что у него есть для них послание, более глубокое по смыслу, чем то удовольствие, которое он вносит в их жизнь? Танец, как бы прекрасен он ни был, искусство преходящее: он умирает вместе со своим исполнителем. Что Вестрис или Тальони оставили после себя, кроме воспоминаний? Артист, который просто танцует, живет только так. Он же хотел показать людям значение жизни, способ, которым можно достичь долговременного счастья. Успех и богатство тоже проходят. Настоящее прочное благо, которого не касается никакая порча, — это помощь другим и бескорыстная любовь к ним. Он танцевал ради этих идей и делал это так, чтобы наилучшим образом выразить их. В этом и была тайна его чудесного мастерства.

Сергей Павлович возвращался в «Хунгарию» поздно — после спектакля — и ел за столом, стоявшим возле кровати Нижинского. Они слышали чудесную музыку цыганского оркестра, который постоянно играл внизу в ресторане, и она вызывала у Вацлава Фомича смутные воспоминания о детстве, о поездках по Кавказу и возле текущей вдаль Волги.

Кшесинская часто бывала вместе с ними и ухаживала за Вацлавом. Ее золотой самовар со всеми принадлежностями был перенесен к его постели, и она готовила чай по-русски. «Иностранцы не знают, как его заваривать», — заявляла она. Публика Вены и Будапешта принимала ее как королеву: слава о ее таланте, красоте и близости к русскому двору летела впереди нее. Кшесинская окружала Вацлава заботой со свойственными ей изяществом и женственностью, и он, о котором всегда внимательно заботился Дягилев, каким-то образом чувствовал невыразимое утешение от ее присутствия рядом. Сергея Павловича очень забавляло это внимание Кшесинской, но он знал, что оно — всего лишь проявление дружбы. Ей было очень приятно, что Вацлав имеет успех за границей, и она просто хотела показать свою верность ему как другу. Притом она действительно желала приобрести сколько-нибудь влияния на Вацлава, чтобы, если возможно, уравновесить влияние Дягилева, и очень старалась добиться, чтобы Нижинский вернулся в Мариинский театр хотя бы на несколько месяцев в году. Она была мудрой и дипломатичной, и Вацлав счастливо проводил дневные часы в легких разговорах с ней, как любой двадцатилетний мальчик. Кшесинская ездила в сопровождении собственной свиты и жила по-королевски. Дягилев часто поддразнивал ее и однажды за обедом заметил: «О, Матильдочка! Да, вы великолепны. Вы заслуживаете весь свой успех и даже двух великих князей, которые лежат у ваших ног». — «Но, Сергей Павлович, у меня же две ноги», — быстро ответила она.

Труппа была в восторге от дней, проведенных в Будапеште. Весь город был без ума от русских артистов, печать не могла найти слов для похвалы. Их встречали цветами, подарками и радостными криками. Студенты местного университета выпрягали лошадей и сами довозили артистов домой. Нижинский сбегал с торжественных встреч, но был рад, что труппа так популярна. На репетициях русские гости без устали рассыпались в восторгах по поводу венгерского гостеприимства, красоты венгерских женщин, чудесной цыганской музыки и тысяч кафе, где жители города, казалось, проводили всю свою жизнь