Даль сибирская - Василий Шелехов

Уединяться со своими ученицами для душеполезных бесед после уроков при неусыпной слежке за нею Степанида Мелентьевна опасалась. Содержание Евангелия, как помнила сама, пересказывала при удобной минуте группе наиболее памятливых, а те потом передавали другим.

Подпольная православная община зажила, затеплилась, как свечка. По словам Тани Гордеевой, в двух комнатах перед сном и утром девочки молились коллективно, правда, шепотом и при закрытых дверях. Но молиться на голые стены как-то неудобно, и смышленые девочки надумали обзавестись самодельными иконками. Лик Иисуса Христа перерисовали с иллюстрации в учебнике истории, изображающей русское войско со знамёнами и хоругвями. Эти иконки прятали, а воспитатели искали и изредка находили запретные атрибуты религиозного культа, по приказу Хрунько проводили атеистические беседы, но это лишь подогревало интерес к гонимому Христу-Спасителю.

А безобразия в столовой не прекратились. Время от времени Ладейщиков собирал комиссию, после проверки акты о нарушениях отправлялись по инстанции, однако же никакой реакции со стороны министерства просвещения так и не последовало.

С большим запозданием Третьяковы узнали о вопиющем факте: единственная корова, числившаяся на балансе детдома, находилась на подворье директора, и его семейство уже в течение нескольких лет преспокойно попивало молочко от этой коровы. Персонал детдома с этим захватом смирился, а кое-кто, возможно, и не знал.

Заметно возросло рвение Хрунько к контролю за педагогами. Теперь он не ленился приходить в школу поутру, проверять поурочные планы, следить, не опоздает ли кто на уроки. Однажды Алексей Иванович что-то замешкался и едва не опоздал. В учительскую вбежал в тот момент, когда звонок уже отзвенел, учителя разошлись по классам, а Хрунько, как паук на краю расставленной сети, сидел и ждал. Он затаился в надежде, что враг опоздает на 15 минут. По сталинскому законодательству за опоздание на 15 минут можно было отдать человека под суд как уголовного преступника и засадить в тюрьму на полгода. В Якутии этот закон действовал слабо, надо полагать, из-за постоянной и повсеместной нехватки кадров. И, конечно, министерство просвещения вряд ли согласилось бы из-за такого пустяка увольнять педагога, тем не менее Хрунько мог, заполучив компромат, пощекотать нервы своим недругам.

Дома Третьяковы обсудили случившееся и решили пораньше являться на работу, чтобы не попасть впросак и не дать озлобленному директору выиграть хотя бы маленький бой в затянувшейся «холодной войне».

Перед лекцией по марксизму-ленинизму в просторном гулком актовом зале с высоченными потолками и огромнейшими окнами студенты рассаживались кто где, желательно поближе к кафедре, кучковались по знакомству, принадлежности к одной группе, занимали места для подружек. Парни же, которых на всех факультетах было в несколько раз меньше, чем девушек, не суетились, заходили к началу лекции и садились где-нибудь сзади. Можно было и опоздать, потихоньку проникнуть, никто и внимания не обратит.

И случилось так, что к одиноко сидевшему Валентину подсела Кузакова, для приличия бормотнув: «С вами можно?» Кровь бросилась в голову влюбчивому, сразу сделалось жарко, и показалось, что и лицо, и уши покраснели. Валентин в первый же день возобновившихся занятий понял, увидев на перемене Кузакову, что она перевелась на очное отделение и теперь частенько будет попадаться ему на глаза. Следовало решить, как вести себя с нею, если попытается обращаться с ним как с приятелем.

Размышляя об этом, Третьяков проклинал свою дурацкую манеру обожествлять любимых, убеждал себя, что все они земные, из плоти и крови, что надо гасить сумасшедшее волнение, такое смешное и позорное для взрослого человека, два года назад получившего паспорт, а полгода назад – аттестат зрелости. Дал себе слово не дичиться, однако Кузакова вновь шокировала его, усевшись рядом!..

С лихорадочной поспешностью Третьяков тщился вернуть себе самообладание, бранил за малодушие, мысленно твердил, что вот-вот, через секунду заговорит с Галиной запросто, буднично, как с любой из однокурсниц, но не мог придумать, что бы сказать.

– Вам нравится этот предмет? – не дождавшись знаков внимания от юноши, выручила девушка.

– Да-да, очень, очень нравится, – ответил Валентин, слегка повернув голову, но так, чтобы не встретиться с соседкой глазами.

– А мне, по правде говоря, не особенно.

– Ну что вы?! Да как же такое возможно?! Философия – наука наук! – возмутился Третьяков.

Но тут на кафедре появилась фигура преподавателя. Зал затих, только слышно было, как студенты шелестят бумагой, приготовляя тетради и ручки. Во время лекции несколько раз Галина, подавшись корпусом к Валентину и опахнув его запахом своих волос, шепотом уточняла произнесённую лектором фразу. Иногда локти их рук на мгновение соприкасались, и тогда словно электрическая искра проскакивала между ними и заставляла сердце Валентина биться учащенно.

Ещё более смутило предложение Кузаковой сходить вечером в кино. Вдвоём в кино – это же подталкивает к интимным отношениям! Нет, нет, ни в коем случае! Отказаться! Отказаться!.. Но вдруг вспомнил, что студентки запросто приглашают однокурсников своих в кино, причём за билеты должен платить парень, их это ни к чему не обязывает. В другой раз девушка приглашает иного, и всё это в порядке вещей. Вспомнилось, как некрасиво обошёлся с Кузаковой при первой встрече, и чувство вины за тогдашнее нелепое поведение, желание загладить промашку, угодить ей заставили Валентина согласиться.

Они встретились в вестибюле городского кинотеатра «Октябрь» без четверти семь. Валентин пришёл за полчаса до начала сеанса и топтался в холодном помещении, выстуженном беспрестанным хождением людей. Чугунно бухали промёрзшие двери, уличный холод, минуя фактически бесполезный тамбур, белыми клубами врывался в вестибюль.

И вот вошла Галина в серой кроличьей дошке, меховой крашеной шапке шоколадного цвета с длинными ушами и унтиках из оленьих камасов с красивой цветной оторочкой, какие искусно производят местные умельцы. Едва миновав тамбур (кавалер стоял в дальнем углу), увидела Валентина и шла, стройная, как лесная козочка, не сводя с него сияющих благодарностью глаз. Это сияние не столько радовало, сколько пугало Валентина: всё ж таки следовало б держаться подальше от этих женщин, без них спокойнее. Страшась утонуть в обворожительных очах девушки, влюбленный, как только она приблизилась, устремил взгляд на билеты в своих руках:

– Вот, у нас седьмой ряд, тринадцатое и четырнадцатое место.

– Ну что ж, хорошо, – одобрила Галина.

В тот вечер Третьякову довелось испытать сильнейшее душевное потрясение: когда на экране замелькали кадры жестокой бомбардировки (фильм был об Отечественной войне), Кузакова, как бы спасаясь от ужасов войны, инстинктивно схватила руки своего кавалера и крепко сжала, словно умоляя о защите. Бедный студент отключился от происходящего вокруг, всё внимание сосредоточилось на ощущениях от прикосновений девушки. Он был как в огне, от волнения его прошиб пот, капельки пота текли по лбу и застревали в бровях. Ему хотелось, чтоб эти сладостные мгновения длились как можно дольше, ему хотелось и самому взять пальцы девушки в свои ладони, но он понимал, что не имеет права сделать ни малейшего движения в ответ. Такую вольность с его стороны можно было б сравнить с подглядыванием в женскую спальню, когда там раздеваются перед сном. Нет, нет, разве ж можно попользоваться минутной слабостью испуганного человека?! Точно так же Галина сжимала бы руку своей подруги, окажись та рядом в такой момент.