Иду на "ты" - Дмитрий Романтовский

Кузнецов невольно подумал, что если бы Петька всегда изъяснялся исключительно народными поговорками и пословицами, то был бы не столь опасен в своем неуемном юношеском энтузиазме.

– По коридору через холл. Там красный коридор, прямо до упора. Лаборатория доктора Моро по изучению приматов, второй уровень секретности. А вообще-то,– охранник доверительно понизил голос,– все они, яйцеголовые, тут обезьяны.

Довольный своим утонченным американским юмором, земляк Марка Твена оглушительно расхохотался до слез. Кузнецов тотчас присоединился к дружелюбному янки, и добрых пять минут они хохотали вместе.

– А он чего не смеется? – сквозь слезы поинтересовался охранник, кивая на Петьку.

– А он поляк,– хохотнув, нашелся Кузнецов.

– Славяне те же обезьяны,– интимно шепнул охранник Николаю и, утирая глаза, зашелся в новом приступе смеха.

А когда проклинающий свою тупость Петруха, чтобы окончательно не приняли за идиота, начал искательно улыбаться, секьюрити окончательно повалился на стол и задрыгал ногами.

Оставлять его в таком состоянии было опасно, но Николай и Петруха очень спешили и, прощально проржав, Николай углубился в коридор. Петруха, подобострастно хихикая, последовал за ним, а охранник, вволю насмеявшись, немедленно прильнул к телевизору.

Документов у Петрухи он не спросил. Видимо, выказывать профессиональное недоверие к фанам «Звездных войн» тут было не принято. Сыграл свою роль к тому же и тот факт, что в холл они – что было очевидно даже для янки – вошли из внутреннего двора.

Коридор почти не петлял. Только один раз он повернул под прямым углом в сторону и вывел в просторный зал. Несколько раз им навстречу попадались озабоченные сотрудники центра, одетые в белые или светло-зеленые халаты. Внимания на них никто не обращал, и Кузнецов еще раз мысленно оценил рекомендованную всезнающим Хохелом маскировку.

Итак, коридор закончился вторым холлом, где телевизор у местного охранника не только говорил, но и показывал. Видимо, именно поэтому Николаю с Петрухой представитель местной службы безопасности даже не кивнул.

Красный коридор, а точнее, коридор с синтетической красной ковровой дорожкой, в конце концов уперся в дверь из толстого белесого стекла, обрамленного черной каймой прочной резины. Справа у двери висел пластиковый треугольник – черный силуэт обезьяны на красном фоне. Никаких раздвижных фокусов не обнаружилось. Кузнецов слегка толкнул дверь, и та, повернувшись вдоль невидимой оси у левого края, открыла долгожданный проход в лабораторию.

– Нам сюда,– подтолкнул Кузнецов оробевшего Петруху.– Не робейте, Петр Трофимович. Смерти нет!

В помещении лаборатории было явно теплее, чем в здании. Везде стояли клетки, некоторые смело можно было назвать настоящими вольерами.

В вольерах и клетках рождались, прыгали и умирали обезьяны самых разных размеров и видов: от маленького капуцина размером с ладонь ребенка до огромной черной гориллы, меланхолично ловившей блох у себя в шерсти. В лаборатории стоял тяжелый животный запах. Ряды зарешеченных камер уходили в глубь помещения, которое казалось бесконечным.

Недалеко от входа стояла медицинская каталка и два хромированных стола с аккуратно разложенными на них хирургическими инструментами: скальпелями, зажимами, какими-то пилами и прочей атрибутикой, название которой было известно только посвященным.

На каталке бесформенной грудой лежало нечто, полностью укрытое белой простыней. В нескольких местах на простыне, однако, проступали красные пятна. Ближе всех к каталке стояла клетка с двумя зелеными от ужаса мартышками, которые, обнявшись, молча забились в дальний угол. Та, что поменьше, пыталась спрятаться за ту, что побольше. Большая не возражала.

Растроганный до глубины сердца Петька подошел к клетке и, охваченныйвнезапным приступом животнолюбия, решил вернуть братьям меньшим веру в свои личные идеалы доброты и человечности.

Сначала Петруха строил веселые гримасы, потом начал азартно агукать и, в конце концов, просунул правую руку между прутьев.

Зачем он это сделал, Петруха так и не смог потом объяснить даже Скуратову. Работа его мозга осталась загадкой и для Дурова с его колоссальным опытом психолога, дрессировщика и ветеринара.

Лично Феликс Эдмундович трижды вызывал к себе Петруху, поил чаем с сухарями и вежливо расспрашивал о плохой наследственности. Петька чай пил, сухарики грыз, о реальности отзывался здраво, но на вопрос: «Ну а руку-то, батенька вы мой, зачем протянули?» – жалобно моргал васильковыми глазами и, в конце концов, уходил.

Командир же, прочитав рапорт Малюты, резко озаботился своим душевным спокойствием и обсуждать эту тему с кем-либо, а тем более с Петрухой, отказался наотрез.

Что уж говорить о Кузнецове, который лично наблюдал все происходящее.Позже Николай признался, что поступок Петрухи впервые в жизни заставил его усомниться в высшем предназначении человека. «Он подарил мне глубокое и полное понимание эстетики невозможного»,– печально заверил Кузнецов тем же вечером Илью, и с тех пор стал с Филипповым особенно предупредительным и внимательным. А, разминувшись при встрече, неизменно оглядывался, останавливался и долго курил, провожая его прищуренным задумчивым взглядом.

Дальнейшие события в лаборатории доктора Моро показывают, что у Николая были на то вполне веские основания.

Петрухины ужимки и прыжки обезьяны, скрипя зубами, как-то терпели. Но, увидев тянущуюся к ним руку с хищно растопыренными указательным и средним пальцами, ситуацию они оценили вполне адекватно. Старшая обезьяна бросилась вперед и всей своей хищно разинутой пастью вцепилась в тонкое Петькино запястье. Незаслуженное заключение в клетке расшатывает нервы у всех, даже у обезьян.

Девяносто девять человек из ста в подобной ситуации, вытащив руку, отпрянули бы от клетки инстинктивно. Еще один из сотни сделал бы это вполне сознательно.

Петруха оказался сто первым. Он сдержанно заорал и торопливо просунул в клетку другую руку, на этот раз уже левую. Цели стажера были просты и ясны как день: оторвать мохнатого мучителя, вцепившегося в него мертвой хваткой МВФ[31].

Вполне возможно, что этот неожиданный план в конце концов и сработал бы, но тут на помощь товарке подоспела вторая мартышка, один в один повторившая действия первой. Похоже, что игра «оторви человеку кисть» среди обитателей лаборатории была очень популярна. Столкнувшись с превосходящими силами противника, Петька не растерялся. Следующий ход был за ним, и сделал он его обдуманно.

Петруха, продолжая орать уже во весь голос, подхватил с пола из-под носа обозленных мартышек дочиста вылизанные ими круглые никелированные миски и стал истошно стучать одной о другую, очевидно рассчитывая нанести противнику серьезный акустический удар.

Кузнецов схватился сначала за уши, а потом и за виски. Затем медленно и с достоинством руки опустил, устало прислонился к стене и обреченно стал ждать развития событий.