Воспоминания террориста - Борис Савинков

– Я вам солгал.

Чернов: Почему?

Татаров: Мы не дети. Я живу с женщиной. Скрывая свой адрес, я защищаю ее честь. Впрочем, хотите, я назову вам ее?

Чернов: Нет.

Татаров волнуется. Ответы его становятся еще страннее.

Чернов: Скажите, чем обеспечено ваше издание в отношении цензуры?

Татаров: Мне обещал покровительство один из людей, имеющих власть.

Чернов: Кто именно?

Татаров: Один князь.

Чернов: Какой князь?

Татаров: Князь.

Чернов: Мы просим сообщить нам его фамилию.

Татаров: Зачем? Я сказал – князь. Этого довольно.

Чернов: По постановлению Центрального комитета мы предлагаем вам сказать его фамилию.

Татаров: Ну, хорошо, это граф…

Чернов: Граф?

Татаров: Это неважно, граф или князь. Да и вообще зачем фамилия?

Чернов: Центральный комитет приказывает вам.

Татаров: Граф Кутайсов.

Чернов: Отец или сын?

Татаров: Сын.

Чернов: Вы знакомы с сыном Кутайсова?

Татаров: Да.

Чернов: Где вы с ним познакомились?

Татаров: У его отца.

Чернов: В Иркутске или Петербурге?

Татаров: В Петербурге.

Чернов: Вы бывали у Кутайсова в Петербурге?

Татаров: Да.

Чернов: Что же вы там делали?

Татаров: Я знаком с ним еще по Иркутску. В Иркутске мне не раз приходилось просить его за товарищей.

Чернов: Да, но зачем вы возобновили знакомство в Петербурге?

Татаров молчит.

Чернов: Вы бывали в доме Кутайсова и не сообщили об этом Центральному комитету. Знаете, что партия одно время готовила на него покушение?

Татаров молчит.

Чернов: Что же, сын Кутайсова сочувствует революции, если обещал вам помощь?

Татаров молчит.

Чернов: Я вам должен сказать, что вы нам солгали, не только скрывая свой адрес. Чарнолусский не давал вам ни копейки денег и не обещал. Фамилию Цитрона вы услышали в первый раз три дня тому назад от Минора и в сношениях с ним поэтому быть не могли.

Татаров: Нет, Чарнолусский дал мне 15 тысяч.

Чернов: Не спорьте. Доказано, что вы денег от него не получали.

Татаров: Это недоразумение. Я получил.

Чернов: Один из членов Центрального комитета был у Чарнолусского в Петербурге. Вы денег не получили.

После долгого колебания Татаров говорит:

– Я вам солгал. Деньги мне дал мой отец.

Чернов: Сколько?

Татаров: Десять тысяч.

Чернов: Разве ваш отец так богат?

Татаров: Он занял для меня под вексель.

Чернов: Вы можете это доказать?

Татаров: Я представлю удостоверение от моего отца.

Чернов: Почему вы прямо не сказали, что деньги вам дал отец? Мы бы удовлетворились этим ответом.

Татаров: Мой отец не сочувствует революции. Я не хотел здесь упоминать его имя… Но в чем вы меня обвиняете?

Чернов: Вы знаете сами.

Татаров: Нет.

Тютчев: В предательстве.

Чернов: Лучше, если вы сознаетесь. Вы избавите нас от необходимости уличить вас.

Татаров молчит. Молчание длится минут десять. Его прерывает Бах:

– Дегаеву были поставлены условия. Хотите ли вы, чтобы и вам они были поставлены?

Татаров не отвечает. Молчание длится еще минут десять.

Все время Татаров сидит, положив руки на стол и на руки голову. Наконец он поднимает глаза:

– Вы можете меня убить. Я не боюсь смерти. Вы можете меня заставить убить. Но даю честное слово: я не виновен.

Допрос продолжался еще несколько дней. Выяснилось еще, что Татаров: 1) узнал от А. В. Якимовой в Минске, что в Нижнем Новгороде летом 1905 г. предполагался съезд членов Боевой организации; 2) знал петербургский адрес Волошенко-Ивановской перед арестом 17 марта; 3) имел свидание с Новомейским и бывшим членом «Народной воли» Фриденсоном перед арестом Новомейского; 4) виделся с Рутенбергом перед арестом его в Петербурге (июнь 1905 г.) – и много других подробностей.

Все эти подробности были лишены в наших глазах большого значения. Общий характер допроса был тот же: Татаров был постоянно уличаем во лжи.

Мы дважды пытались выяснить роль Татарова помимо заседаний комиссий. Частным образом в гостинице его посетили сначала Чернов, потом я.

Когда я вошел к Татарову, он сидел в кресле, закрыв лицо руками. Мы не поздоровались. Он не обернулся ко мне. Я сказал ему, что, зная его давно, не могу верить в его предательство; что я с радостью защищал бы его в комиссии; что характер его показаний лишает меня этой возможности; что я прошу его помочь мне – объяснить в его поведении многое, нам непонятное. Я сказал ему также, что только полная его откровенность может дать этому делу благоприятный исход.

Татаров молчал, не отрывая рук от лица. По сотрясению его плеч я видел, что он плачет.

Наконец Татаров сказал:

– Когда я говорю с вами, я чувствую себя подлецом. Когда я один – совесть моя чиста.

Больше я от него ничего не услышал.

Чернов имел не больше успеха.

Вместо обещанного удостоверения Татаров представил в комиссию клочок бумаги, на котором было написано приблизительно следующее: «Мой милый сын, я дал тебе 10 тысяч рублей. Твой отец Ю. Татаров».

Рассмотрев все имевшиеся в ее распоряжении материалы, комиссия единогласно постановила:

Ввиду того, что:

1) Татаров солгал товарищам по делу и о деле,

2) имел личное знакомство с гр [афом] Кутайсовым, не использовал его в целях революционных и даже не довел о нем до сведения Центрального комитета,

3) не мог выяснить источника своих значительных средств,

4) устранить Татарова от всех партийных учреждений и комитетов, дело же расследованием продолжать.

Гоц одобрил это решение. Все члены комиссии единогласно вынесли уверенность, что Татаров состоял в сношениях с полицией. Характер же и цели этих сношений остались невскрытыми. Поэтому пока не могло быть и речи о лишении Татарова жизни.

Однако многие из товарищей остались недовольны нашим постановлением. Они находили, что Татаров уже уличен.

Татаров уехал в Россию. Из Берлина он прислал в комиссию несколько писем. В них он пытался объяснить свое поведение: