Ночной портье - Ирвин Шоу

— Деньги тут ни при чем. Это вовсе не национальный дух, а проявление капиталистического строя. Это разные вещи, месье.

— Хорошо, — добродушно согласился Фабиан, — не будем пока о деньгах. Но позвольте вам напомнить, что абсолютное большинство порнографических фильмов, в том числе самые откровенные, было произведено в Швеции и Дании, то есть в странах, по вашему определению, социалистических.

— Скандинавы! — презрительно фыркнул критик. — Устроили пародию на социализм. Чихал я на такой социализм.

— Да, с вами трудно договориться, Филипп, — вздохнул Фабиан.

— Просто я строг в терминологии, — ответил Филипп. — Для меня социализм — нечто совсем иное.

— Ну вот, сейчас опять вернемся к Китаю, — захныкала Надин.

— Но ведь не можем же мы все жить в Китае, пусть это и образец идеального общества, — возразил Фабиан. — Нравится нам или нет, но мы живем в обществе с другой историей, другими вкусами и потребностями…

— Плевать мне на общество, которому нужно такое дерьмо, что нам тут показали сегодня! — взорвался Филипп, но не забыл заказать себе еще пиво. Годам к сорока он станет пузатый, как бочонок, подумал я.

— Сегодня днем мы с моим молодым другом ходили в Лувр, — мягко заговорил Фабиан, кивнув в мою сторону. — А вчера я посетил «Же-де-Пом». Где хранятся импрессионисты.

— Спасибо, месье, я имею некоторое представление о парижских музеях, — едко произнес Филипп.

— Прошу прощения, — вкрадчиво ответил Фабиан. — Но скажите, месье, к работам, выставленным в этих музеях, вы тоже относитесь неодобрительно?

— Не ко всем, — неохотно признался Филипп. — Но к некоторым — да.

— Я имею в виду обнаженную натуру, изображения пылких объятий, мадонн с пышными бюстами, богинь, сулящих смертным плотские удовольствия, прелестных мальчиков, ангелочков, нагих принцесс… Вы противник всего этого?

— Не пойму, куда вы клоните, месье? — пробурчал Филипп, смахивая с бороды пену.

— А вот куда, — сказал Фабиан, воплощение терпения и доброжелательности. — Всю историю нашей цивилизации художники в той или иной форме создавали произведения на эротические сюжеты — возвышенные и игривые, грубоватые и целомудренные, непристойные и рассчитанные на самый взыскательный вкус… Всячески выражали свои сексуальные фантазии. Вчера, например, в «Же-де-Пом» я в десятый или в двадцатый раз любовался полотном Мане «Завтрак на траве». Помните? Две обнаженные пышнотелые женщины на траве в обществе двух полностью одетых джентльменов…

— Знаю я эту картину, знаю, — перебил Филипп скучающим тоном. — Продолжайте.

— Так вот, — проговорил Фабиан, — месье Мане вовсе не хотел, чтобы у зрителей сложилось впечатление законченности этого сюжета. В картине содержится намек на то, что происходило до изображенной сцены, а также на то, что может случиться потом. Такое, во всяком случае, у меня сложилось впечатление. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Понимаю, — сказал Филипп. — Но не совсем.

— Кто знает, — рассудил Фабиан, — будь у Мане побольше времени, возможно, он изобразил бы какие-то сценки, что предшествовали этому мирному, остановленному во времени мгновению, а также посвятил бы нас в то, чем закончился идиллический завтрак. Вполне вероятно, что эти сценки мало отличались бы от того, чем нас угостили на просмотре. Да, верно, Надин уступает Мане в таланте, спорить тут не приходится, да и наша прелестная малышка Присцилла, возможно, не так мила, как женщины на картине, но в целом, осмелюсь уверить, фильм Надин преследует те же благородные цели, что и полотно великого Мане…

— Браво! — вскричала Надин. — Не в бровь, а в глаз! Он и в самом деле вечно норовит затащить меня в кусты или трахнуть прямо на пляже. И не вздумай отпираться, Филипп. Помнишь, что ты отчебучил со мной прошлым летом? Я потом неделю вымывала песок из задницы.

— А я вовсе не отпираюсь, — неуклюже пробормотал Филипп.

— Секс, любовь, как угодно, — разглагольствовал Фабиан, — все это никогда не сводится к одной лишь нагой плоти, к удовлетворению страсти. Всегда должна примешиваться фантазия. Каждая эпоха таит для художника фантазию, загадку, которая поднимает простой акт любви на невероятную высоту. Вот и Надин попыталась внести свою скромную лепту, чтобы обогатить фантазии ваших современников. В наш мрачный, безрадостный и примитивный век ее не критиковать, а на руках носить надо.

— Да он хоть коню зубы заговорит, — восхищенно воскликнула Лили.

— Это точно, — поддакнул я, припомнив, как за считанные минуты Фабиан ухитрился превратить меня из врага в союзника. И вдруг я сообразил, что он, должно быть, разжалованный адвокат. Представляю, за что его могли разжаловать!

— Ничего, месье, — величественно произнес Филипп, — настанет день, когда мы поспорим с вами на моем родном языке. Дискутируя по-английски, я оказываюсь в ущемленном положении.

Критик поднялся.

— Завтра мне рано вставать. Расплатись по счету, Надин, а я возьму такси.

— Не беспокойся, Надин, — замахал руками Фабиан, хотя француженка, похоже, вовсе не собиралась последовать совету Филиппа. — Мы сами заплатим. — От меня не ускользнуло, что он употребил множественное число. — Спасибо за прекрасный вечер.

Мы встали, и Надин расцеловала Фабиана в обе щеки. Со мной попрощалась за руку. Я ощутил легкое разочарование. Что ей стоило поцеловать и меня? Интересно, как относится марокканец, сыгравший с ней в двух продолжительных и отнюдь не романтических сценах, к тому, что она уходит с другим? Впрочем, актеры есть актеры, подумал я. У них все не как у людей.

— А вы где живете? — спросил Фабиан мисс Дин.

— Неподалеку отсюда.

— Может, проводить вас…

— Нет, благодарю, я не иду домой, — ответила Присцилла. — У меня свидание с женихом. — Она протянула мне руку, которую я чиино пожал. — До свидания, — попрощалась она. И вдруг я ощутил в своей ладони скатанный бумажный шарик. Тут я впервые разглядел лицо молодой американки. Уголок ее рта был выпачкан шоколадом, но глаза отливали голубизной морской приливной волны, сулящей вынести на берег таинственные сокровища из пучины.

— До свидания, — сбивчиво пробормотал я ей вслед, сжимая в кулаке бумажку.

Мы вышли из эльзасского ресторанчика, распрощались со всеми, и втроем, Фабиан, Лили и я, прошлись немного пешком, вдыхая влажный воздух теплой февральской ночи в Париже.

Я сунул руку в карман, извлек комочек бумаги, развернул и увидел при свете уличного фонаря нацарапанный телефонный номер. Спрятав бумажку в карман, я поспешил вслед за Фабианом и Лили, которые успели отдалиться на несколько шагов.

— Ну как, Дуглас, хорошо в Париже? — спросил Фабиан.

— Н-да, бойкий был денек. Поучительный.

— Это только начало, — сказал Фабиан. — Многое еще ожидает вас впереди. Многое.