De Profundis - Эмманюэль Пиротт

Глядя на сутулую спину, на короткую шею под маленькой, приплюснутой сзади головкой, на все это безобразие, выражавшее лишь бесконечную скудость сердца и ума, он решил, что перед ним воплощение убожества человеческого во всем, что в нем есть самого глупого и жалкого; это воплощение заслуживало скорее болтаться на веревке, став добычей стервятников. Но, думая так, он не переставал представлять себе удар клинка, разрубленную, растерзанную плоть, расколотый череп и отделенные от тела конечности; эта печальная процессия картин битвы вновь преследовала его, осаждала до тошноты, отвратительная, как извращенное ликование чувственности. Он смотрел на спину мужчины, на его большие руки, вырывавшие перья с содроганиями удовольствия, в то время как его грубый ум изобретал способы причинить муки… Он сам был не лучше этого существа, которое презирал; он был его подобием – всего лишь человеком. Но у того было преимущество: он имел тело и мог им пользоваться.

* * *

Много позже, когда совсем стемнело и Брандон уже привязал Стеллу к столбу на костре, он прозрел открывшийся ему путь. Фреди сидел в гостиной в трансе, качаясь взад-вперед, раскинув руки, как священник перед святыми дарами. Человек с черепом курил в кресле, лысый стонал в полузабытьи на диване. Все трое по-прежнему были в белых накидках из простыней. Они ждали знака Фреди, чтобы выйти и поджечь костер. В полночь, этот час выбрала Смерть, заявил Фреди. Стенные часы в гостиной показывали без пяти двенадцать.

Внезапно он почти физически ощутил абсолютную проницаемость души Фреди, состояние полной доступности, в котором пребывало его сознание. Душа Фреди чего-то ждала и буквально раскрылась, готовая принять дар, знак, нечто вроде богоявления. Он знал одну женщину в подобном состоянии, где-то во Фландрии, приверженку мистики, которую столь же боялось, сколь и обожало местное население. Фреди, подобно этой женщине, был одержим таким пылким желанием вступить в контакт с незримым, что в него могла войти любая сила, оказавшаяся поблизости. И вошел он.

Он сначала потребовал от остова Фреди простого действия – прекратить свое гипнотическое раскачивание и сесть смирно. Члены повиновались. Потом он переместил их в кухню, чтобы взять там оружие. Но Брандон последовал за ним, и ему пришлось вернуться в гостиную с пустыми руками.

Тело Фреди оказалось на диво послушно, целиком и полностью в его власти, лишенное мыслей и желаний, малейшего всплеска собственной воли; оно было абсолютно пусто. С некоторой эйфорией двигался он в этих молодых членах, нервных и энергичных, вновь открывая сполна, без помех простейшие ощущения жизни. Даже неотложность ситуации отчасти рассеялась в его сознании, так он был поглощен этой встречей со своими чувствами; он ходил, трогал вещи, дышал, попробовал остатки ужина, выпил большой стакан воды. Но когда он произнес первое слово, пронзительный голос, вырвавшийся из его горла, показался ему скрежетом мела по грифельной доске. Пришлось, однако, поговорить с Брандоном, прежде чем убить его. Пришлось его отталкивать, не давая себя захлестнуть всему, что навевали его жесты, его слюнявые поцелуи, руки, прогуливающиеся между ног, – и вот наконец он заметил нож лысого, короткий кинжал, лежавший на тумбочке. Брандон держал огнестрельное оружие при себе, в пришитом на спине кармане, но он его и не хотел. Когда придет время, лучше использовать нож, которым он владел в совершенстве. Часы пробили полночь, и он, изо всех сил стараясь подражать чопорному и напыщенному выражению Фреди, объявил своим фальцетом:

– Братья мои в Смерти, час спасения пробил.

Они встали. Брандон помог лысому подняться на ноги и был вынужден поддерживать его, чтобы выйти во двор. Пока двое раненых хромали к порогу, он завладел ножом и догнал их уже во дворе. Лысый не мог держаться на ногах без помощи и отчаянно цеплялся за плечо Брандона, который грубо его отталкивал. Ангел Смерти уже взял факел, вставленный в кольцо на стене, и готовился поджечь хворост.

Фреди подошел к Брандону, положил ему руку на плечо и, повернув к себе, вонзил нож в сердце. Этот жест он совершал столько раз, что он стал для него таким же естественным, как закрыть дверь. Короткий и точный жест, даровавший слишком легкое избавление Ангелу Смерти. Тело уже осело на землю, а лысый урод, казалось, даже не замечал, что происходит. Теперь, когда этот человек был целиком в его власти и можно было дать волю кровожадным фантазиям, он вдруг ощутил усталость. Он даровал ему ту же смерть, что и Брандону, и Бритый принял ее почти с облегчением.

Он затоптал несколько загоревшихся веток, отвязал бесчувственную Стеллу и, уложив на диван в гостиной, накрыл одеялом ледяное, несмотря на жару, тельце. Отметина на лбу Стеллы была довольно глубокой, но больше не кровоточила. Лицо девочки было мертвенно-бледным, однако дышала она ровно.

Он тяжело вдохнул, готовясь выйти. Сердце Фреди забилось чаще. Лоб взмок. Сейчас он увидит Роксанну глазами из плоти, глазами Фреди, одержимыми и одновременно тусклыми, как пепел, он коснется ее этой костлявой рукой с выпирающими венами, которая слегка дрожит, безобразной, как мертворожденный птенец. Узнает ли она его? Он бросил думать и спустился с крыльца.

Роксанна устремляет на Фреди взгляд, полный непонимания и опаски. Какую ловушку он готовит? Мозгляк стоит перед ней неподвижно, он только что убил своих спутников, освободил Стеллу и отнес ее в дом. Какая новая блажь овладела его больным умом? Пару секунд она колеблется. Странный огонек мелькнул на миг во впалых глазах щуплого человечка…

Но вот она хватает брошенный на землю нож и, не дрогнув, всаживает его глубоко в живот Фреди, поворачивает, беспощадно терзая плоть.

А ведь он надеялся, когда развязал ее руки, когда коснулся одной из них, ощутил едва уловимое биение учащенного пульса. Надеялся, что она увидит его сквозь это чужое тело. Он наклонился к ее ногам; в поисках узла его палец скользнул по ранке, оставленной веревкой на тонкой коже под щиколоткой. Освободив Роксанну, он выпрямился и устремил взгляд в ее глаза. Почти забыв о своем обличье, он весь ушел в ее созерцание. А потом – получил удар.

Теперь она стоит, оцепенев, над истекающим кровью телом. Роксанне надо двигаться, удостовериться, что двое других мертвы, проведать дочь. Ей надо делать те жесты выживания, о которых она думает неотступно, с тех пор как негодяи пришли к ней. Но что-то удерживает ее в плену глаз лежащего на земле мужчины, уже затуманенных агонией. В сумраке, слабо освещенном лунным светом, эти глаза что-то ей говорят, и выражают они нечто иное, не ненависть, которую она ожидала в них увидеть.

И внезапно она понимает.

Роксанна берет его лицо в ладони. Она говорит с ним, просит прощения, умоляет его остаться, не покидать ее. Но глаза, блестящие мучительной нежностью, вскоре становятся неподвижными и остекленевшими и, оторвавшись от нее, устремляются в пустоту.

* * *

Он смотрит, как Роксанна, плача, тормошит тело. Ему хочется ей сказать, что она совершила то, что должно. Ибо он не хочет тела Фреди, этих сухих и тощих членов, искореженных трансами; ему омерзительна эта оболочка, одержимая фантазмами, с чужим, не его опытом. Тело не может быть сменным вместилищем души. Сосудом, лишенным памяти. Природа души не так радикально чужда материи, в которой она воплощена.