В тени Восходящего солнца - Александр Куланов

Дата указанной переписки спецслужб — май 1935 года — свидетельствует о том, что сообщения аспиранта Фомичева и преподавателя Попова не остались незамеченными. Сотрудники советской контрразведки выяснили, кто такой Крылов на самом деле, успокоились, но дело на него завели. Дело, ставшее в 1937 году приговором. Дело, в котором до сих пор в запечатанном и прошитом особым образом конверте хранится, видимо, та самая переписка, которой не суждено стать открытой.

Сотрудники же военной прокуратуры, занимавшиеся в 1956-м пересмотром изученных нами документов, отправили запросы во все советские архивы и выяснили, что «никаких компрометирующих материалов в отношении В.Н. Крылова не имеется. Более того, установлено, что бывший сотрудник УНКВ МО Вольфсон, принимавший участие в допросах и руководивший следствием по делу Крылова, осужден за преступную деятельность в органах НКВД, в том числе и за фальсификации уголовных дел. Будучи допрошен 10 июля 1956 года, Вольфсон показал, что бывший его подчиненный сотрудник УНКВД Мочнов, так же принимавший участие в допросах Крылова, применял к арестованному физические меры воздействия».

К сухим строкам прокурорского расследования сегодня можно добавить фрагменты воспоминаний случайно уцелевшего «подопечного» Вольфсона — Аркадия Дмитриевича Евсюгина из его книги «Судьба, клейменная Гулагом»: «После обыска увели меня на второй этаж областного Управления НКВД к следователю Воль-фсону. Он предложил сесть на табуретку... Вольфсон сообщил мне, что я арестован как враг народа, изменник Родины, троцкист-бухаринец, строго сказал:—Запомни это. Мы с тобой будем поступать как с врагом народа. Тебе, вероятно, известны слова писателя А.М. Горького: “Если враг не сдается, его уничтожают”. Этими словами Горького они внушали мне, что арестант у них — беззащитная личность, вне закона. После своего выступления Вольфсон предложил мне писать чистосердечное признание, убеждая меня, что чем раньше напишу, тем лучше для меня...

Когда я пришел в себя и почувствовал, что могу говорить, сказал Вольфсону:

— Я же не виноват, мне нечего и не о чем писать.

Вольфсон, как бешеный, вскочил, начал кричать, посыпалась брань и ругань, угрозы. Команда: “Встать!” Подошел ко мне, начал громко кричать в ухо. Появились сильная боль и шум в голове. Долго гарцевал он вокруг меня, ругался и кричал. Я стоял и молчал. Затем переходит к следующему отработанному приему, двумя пальцами сверху вниз сильно ударяет между ключицей и шеей, боль невероятная, искры из глаз посыпались, и изо рта пошла кровь. “Стоять!”

По-ихнему называется “конвейер”. Это один из приемов допроса. На конвейере могут держать сутками без сна, пищи и воды, только до тех пор, пока арестованный не потеряет сознания и согласится подписать все протоколы, что предложит следователь.

На конвейере я простоял без сна, пищи и воды трое суток. Вода стояла на столе, вызывала жажду. От бессонницы, физической и моральной усталости падал на пол. Величайшее удовольствие испытывал, когда лежал на полу. Долго лежать не давали, пинали в бок, обливали водой, приводили в сознание, командовали “Встать!” Одного дежурного сменял другой, такой же жестокий и безжалостный. Один раз дежурила женщина, кажется, Судакова. Назойливо твердила одно: “Пиши, пиши, легче будет. Признаешься, мучить перестанут”. Я ей отвечаю: “Мне нечего писать. Я не виноват”. Она с иронией говорит: “Да, не виноват! Довольно ниточки на х... наматывать, мы вас знаем”.

За эти трое суток наслышался всякого. Из кабинета в ночное время слышались матерщина, ругань, крик: “Фашисты, гады! Убивайте! Придет время, будет управа над вами!” С мужским криком чередовался женский крик, истерика, слезы. Следователь Вольфсон приходил в кабинет, где я стоял, спрашивал другого: “Писать еще не соглашается? Нет?” Уходил и приказывал держать на “конвейере” по всей строгости или перевести в комнату, где допрашивали шпионов.

Вольфсон пришел злой, как зверь, подошел ко мне, под нос тычет бумажку: “На, смотри! Это ордер на арест твоей жены, а детей определим в детский приемник НКВД. Думай о жене и детях!”[190]».

Напомню: Василию Крылову, когда он встретился с Вольфсоном и его подручными, было 60 лет. Сохранились фотографии Крылова и его жены, сделанные незадолго до их отъезда из Харбина в Москву. Есть и тюремные фото. Поверить, что на них изображены одни и те же люди, можно только зная, что между двумя съемками не три года, а полтора месяца существования в девяти кругах ада.

«Определение Верховного Суда СССР № 4н-02480. Секретно.

...на основании вышеизложенного прекратить дело в отношении Крылова Василия Николаевича за отсутствием состава преступления».

Ну вот, кажется, это страшное дело наконец-то можно закрыть и поставить точку в нашем расследовании. Но — нет. Прокуроры продолжали работу: «Секретно. В Военную коллегию Верховного Суда СССР. Сообщаем, что определение ВК ВС СССР о реабилитации Крылова Василия Николаевича нами не объявлялось, т.к. по сведениям Центрального адресного бюро его родственники в г. Москве и и Московской области проживающими не значатся. 15 мая 1957 г.». Что это значит? Расстрелянный японовед и разведчик реабилитирован, но сообщить об этом некому. Его жена— Зинаида Викторовна пережила мужа ненадолго и была расстреляна на том же Бутовском полигоне 21 октября 1937-го. Сведений о детях в 1956 году найти не удалось. Конец? Снова — нет.

Я переворачиваю еще один лист и вижу рукописное заявление, написанное относительно недавно, по иронии судьбы — в праздник сотрудников госбезопасности — 20 декабря 1990 года: дочь Василия Николаевича Крылова Зинаида Васильевна обращается к начальнику УКГБ по Москве и Московской области с просьбой сообщить ей судьбу отца... В ответ ей направляют справку о его судьбе и те самые фотографии.

Только теперь я могу со спокойной совестью перелистнуть последнюю страницу и расписаться в просмотре дела: «Использовал для научного исследования». Перелистнуть и... отправиться в архив Международного правозащитного общества «Мемориал», которое не только помогает нам восстановить многие судьбы репрессированных родственников и коллег, но и хранит бесчисленные воспоминания родственников репрессированных.

Интервью с дочерью нашего героя Зинаидой Васильевной Крыловой для проекта «Рельсы судьбы» записала 28 июня 2007 года волонтер «Мемориала» Ольга Оболенская. Возраст Зинаиды Васильевны давал себя знать, и она нередко путалась в датах, но все же перед нами уникальное свидетельство очевидца тех событий:

«Моя мама Зинаида Васильевна Крылова (Родзевич) родилась в 1890 году в Варшаве. Учительница. Папа — Крылов Василий Николаевич, 1890 года рождения, окончил Восточный институт во Владивостоке по японскому отделению. Я родилась 16 августа 1913 года во Владивостоке. Февральская революция 1917-го застала нас в Харбине. В 1915 году в Харбине родился брат — Кирилл.

Папа работал переводчиком-японоведом в Штабе Заамур-ского округа пограничной стражи. С 1920 года папа заведовал во Владивостоке библиотекой, и в 1923-м уехал переводчиком в советское консульство в Харбин. В 1925-м мы переехали в Пекин, где папа работал переводчиком в полпредстве, а мама там же, машинисткой.