Археолог: солнечный камень - Алекс Рудин

— Я дал слово! — звенящим голосом ответил Вилкас.

— Хорошо, — просто сказал Криве-Кривейто. — Отдохни, поешь и умойся. А в полдень я жду тебя на совет.

С этими словами он повернулся и пошёл в сторону священного дуба. Вайделоты последовали за ним, а Вилкас и Агне остались одни.

— Идём, — сказала Агне и взяла Вилкаса за руку.

Вслед за девушкой он прошёл низким тёмным помещением и вышел в маленький внутренний дворик. Здесь стоял стол, а на нём — деревянные блюда с мясом и лепёшками, миска с мочёными яблоками и глиняный горшок, от которого вкусно пахло пареной репой.

Рядом со столом стояла большая деревянная купель, полная горячей воды. От воды шёл пар.

— Поешь, — сказала Агне Вилкасу.

Он присел на деревянную скамью. Стараясь не торопиться, отломил кусок лепёшки. Деревянной ложкой зачерпнул из горшка, стал дуть на горячую репу. Не утерпел, сунул ложку в рот и, конечно, обжёгся.

Агне еле слышно рассмеялась. Вилкас смутился, но девушка погладила его по голове и положила лёгкую руку на плечо.

— Ешь, — ласково сказала она, словно маленькому ребёнку.

Вилкас съел ещё кусок мяса, запил еду водой из тяжелой толстостенной глиняной кружки.

— Я люблю отдыхать здесь, — сказала Агне. — Это мой дворик, сюда никто не приходит без моего разрешения, даже отец.

Вилкас с любопытством огляделся. Глухой высокий забор надёжно отгораживал дворик от посторонних глаз. Над забором склонялись ветки лип, на которых распускалась молодая листва. В дальнем углу рос раскидистый куст шиповника, на котором среди зелёной листвы ещё чернели прошлогодние ягоды.

В кроне огромной дуплистой ивы, возбуждённо щебетали зеленушки, устраивая гнездо. Временами слышалась характерная раскатистая трель, похожая на жужжание.

Вилкас почувствовал, как рука Агне касается его груди. Опустил глаза и увидел, что пальцы девушки развязывают завязку ворота его рубахи.

— Тебе надо умыться, — сказала Агне. — Перед разговором с отцом ты должен быть бодрым.

Вилкас накрыл руку девушки своей ладонью.

— Что это? — спросила Агне, увидев на руке Вилкаса следы змеиных укусов.

Не дожидаясь ответа, она взяла ладонь Вилкаса и поднесла к своим губам.

— Позволь, я тебе помогу.

Вилкас позволил Агне снять с себя кожаную куртку и рубаху. Затем разделся полностью и шагнул в купель.

Горячая вода обожгла ступни и колени. Он сжал губы и несколько мгновений стоял, привыкая. Затем сел и вытянул ноги.

Тело расслаблялось в горячей воде, напряжение отпускало Вилкаса, уходило. Он закрыл глаза, слушая звонкую птичью перебранку.

Руки Агне легли на его плечи, погладили. Зачерпывая воду, девушка стала смывать с тела Вилкаса грязь, пот и засохшую кровь от побоев. Её пальцы едва касались кожи юноши.

Вдруг прикосновения прекратились. Подождав немного, Вилкас открыл глаза, и увидел, что Агне сняла платье и стоит перед ним совершенно обнажённая.

— Сюда никто не приходит без моего разрешения, — тихо повторила девушка.

И шагнула в купель.

* * *

— Через час мы въедем в священную рощу, — негромко сказал Эрик, поравнявшись с Адальбертом.

Дружина Арнаса неторопливо двигалась по лесной дороге, растянувшись длинной змеёй. Ржали кони, изредка глухо позвякивало оружие. Тихо переговаривались люди. Бородатые лица опытных дружинников были серьёзными, насупленными. Даже молодёжь ехала молча — без привычных шуток и хохота. Все понимали, что дело серьёзное.

У одного из воинов поперёк седла лежал связанный чёрный козлёнок, и жалобно блеял.

Монахам тоже выделили лошадей. Проведя два года среди кочевников-венгров, Адальберт и Радим волей-неволей выучились неплохо ездить верхом. И хотя лошади им достались смирные, воины поглядывали на монахов с заметным одобрением. Вот только длинные рясы мешали сидеть в седле — пришлось подтянуть их чуть ли не к поясу, из-за чего внешний вид монахов стал очень необычным.

Хорошо, что Эрик предусмотрительно выдал каждому по паре кожаных штанов из своего запаса. Иначе не миновать бы им насмешек. Голые мужские ноги, нелепо торчащие из-под вздёрнутого подола, плохо сочетаются с духовным саном.

Ехать боком, спустив ноги на одну сторону было совершенно невозможно из-за особенностей прусского седла. Короткое, с высоко поднятыми луками, оно не позволяло развернуться вбок. Зато в правильном положении всадник сидел в нём, как влитой.

Адальберт покачивался в седле. Рядом молча ехал Радим, а Бенедикт чуть отстал — трое всадников всё равно не поместились бы рядом на узкой дороге. Оно и к лучшему — не хотел Адальберт сейчас видеть Бенедикта.

Во время сборища на торговой площади епископ окончательно убедился, что Бенедикт преследует свою цель. Точнее — выполняет поручение князя Болеслава, а это ещё опаснее.

Что делать с этим, Адальберт не знал. Один раз уступив Бенедикту, он словно потерял над ним власть, которую епископ имеет над любым монахом. Даже не власть потерял, а способность и желание её удержать.

Что делать с этим, Адальберт не знал. Но на душе епископа скребли кошки, и он решил положиться на волю Божью.

В конце концов — ничего явно плохого Бенедикт не сделал. Наоборот — склонил на их сторону вождя пруссов. Вовремя сказанными словами о военном союзе заставил пруссов задуматься.

Но теперь исход их миссии выглядел для Адальберта туманным. Если раньше пруссы могли отпустить их, даже прогнать — то теперь пошла такая сумятица, в которой жизни трёх монахов не будут стоить и пригоршни прелого ячменя. Это Адальберт понимал ясно.

Перебирая в руках деревянные чётки, он взмолился Иисусу хоть о каком-нибудь намёке на то, как правильно поступить.

Густая чаща сменилась светлым лиственным лесом, который, и впрямь, напоминал рощу. Передние воины остановились, соскочили с сёдел, придерживая коней.

Монахи подъехали ближе. Возле дороги стояли рядком три деревянных идола. Они были искусно вырезаны из толстых дубовых брёвен. Длинные бороды, широко раскрытые слепые глаза и гневные рты идолов поразили Адальберта. В этих деревянных изваяниях чувствовалась тёмная сила, жуткая неведомая мощь. Епископ торопливо перекрестился и снова зашептал молитву.

Эрик дёрнул его за рясу.

— Здесь надо слезть с седла, — прошептал он Адальберту. — Дальше пойдём пешком.

Ещё одно унижение! Выказать почтение языческим идолам — значит, в очередной раз унизить истинного бога. События сплетались в тугую петлю, разорвать которую становилось всё труднее и труднее. И петлю эту плёл Бенедикт, воспользовавшись слабостью Адальберта.

Вот и сейчас Адальберт видел, как монах быстро соскочил с коня и отошёл в сторонку, приняв смиренный вид.

Спорить было глупо. Опираясь на стремя, Адальберт спустился на землю и отошёл подальше от идолов.

Вождь