Путеводитель по психопатам - Василий Чибисов

Побочный эффект – теперь лучшим специалистам приходилось ходить на поклон к театральному режиссеру, дабы получить право на аудиенцию с интересным пациентом. Однако нужно отдать должное Ерванду Оганезовичу: он не лез в лечение и не возражал против клинических экспериментов, вылезающих за тесные рамки европейской врачебной этики.

– В подростковом возрасте пациентка увлеклась лепкой и гончарным делом. Родители отдали ее в частную художественную школу. Там девушка нашла новых друзей, избавилась от психопатических черт, достигла впечатляющих успехов. Ее работы неоднократно выставлялись на международных выставках.

– Что же разрушило идиллию?

– Шизофрению по праву считают самым загадочным эндогенным заболеванием, – развел руками Игнатий. – Генетически предопределенный механизм саморазрушения должен был включиться. И он включился. В возрасте девятнадцати лет девушка увидела сон, потрясший ее до глубины души. Она проснулась от собственного крика и не могла успокоиться до приезда скорой. Два дня она провела в состоянии кататонического ступора. После этого еще сутки отказывалась от еды. Тогда-то я и начал ее наблюдать.

– Что же такого она увидела во сне? – Смирнов потер дужку очков, скептически взирая на Игнатия поверх оправы.

– Не увидела, а услышала. Возможно, психика заблокировала картинку. Или картинки вообще не было. Это выяснить не удалось. Но звуки, цитируя пациентку, были “мерзкими и богохульными: крики сумасшедших сектантов, скрежет подводных скал, океанический прибой и тяжелое дыхание спящего бога”.

Ерванд Оганезович не поверил в хорошую память коллеги и открыл историю болезни. Найдя на первой же странице нужную цитату, он одобрительно хмыкнул.

– Выписана в феврале 20** года. Почему?

– Демонстрировала стойкую ремиссию, своей недуг осознавала, к прописанному курсу нейролептиков относилась позитивно.

– Вышла из роли… Но ремиссия оказалась нестойкой?

– Такое часто бывает, – Игнатию не нравилось оправдываться, но Ерванд Оганезович был признанным мастером мягкого давления на собеседника. – Спустя два месяца она начала беспощадно уничтожать свои творения. Десятки гениальных работ оказались разбиты на мелкие осколки. Камилла не использовала подручных средств, сильно порезалась и потеряла много крови.

– Но вы в истории болезни вы пишете, что попыткой суицида это считать нельзя.

– Нельзя. У нее было помрачение сознания.

– Это она вам так сказала? Поглядим… Да. “И тень спящего бога накрыла мой разум, как будто морок пал на тихий рыбацкий город”. И вы ей поверили?

– Не было поводов не верить. Она была потрясена и подавлена гибелью своих работ. Повторяла, что никогда не сможет повторить свой успех.

– Мне знакомо это чувство. После моих первых театральных постановок, свершивших перестройку в сознании советской элиты, я пребывал в растерянности и глубокой депрессии. Доведется ли мне повторить тот триумф воли? Как видите, довелось…

– Как видим. Пациентке вот не довелось. Год она не притрагивалась ни к глине, ни к мрамору, ни к гипсу. Раз в два-три месяца ей снился “гомон толпы на площадях подводного города” и “крики безумного араба”. Кататонического ступора после пробуждения больше не наблюдалось, но сны приходили все чаще. Лекарственная терапия не смогла замедлить нарастание недуга, но облегчила эмоциональные страдания пациентки.

– Надо полагать, резкая смена декораций произошла, когда Кл. попыталась вернуться к творчеству?

– Именно так. Она с ужасом убедилась в своих самых мрачных догадках. Мрамор ее больше не слушался. Вместо греческих богинь и героинь японских мультфильмов из-под резца выходили низкорослые мужланы с глазами на выкате, одутловатыми уродливыми лицами и складками на шее, похожими на жаберные щели. Она панически боялась своих новых порождений, уничтожала их, в кровь сбивая костяшки пальцев. Пыталась снова. С каждым разом творения выходили все уродливее и примитивнее. Когда у пациентки появились первые признаки нервной анорексии, я настоял на повторной госпитализации.

– Озерская неоднократно отзывалась о вас как о лучшем психиатре. На меня вы производите прямо противоположное впечатление. Вы идете на поводу у пациентки, беспомощно наблюдая за нарастанием негативной симптоматики.

– Я никогда не позиционировал себя как психиатра, – холодно ответил Игнатий. – Я гипнотерапевт, пусть и с ординатурой профессора Кибица за плечами. Не вижу ничего зазорного в том, чтобы прислушиваться к пациентам. Только они и знают путь, ведущий из лабиринта безумия. Но по разным причинам почти никогда не пользуются своим знанием. То, что нам кажется тюрьмой с минотаврами, для некоторых служит последним рубежом обороны.

– Давайте обойдемся без вашей лирики. Вы не врач, а философ. Вместо того, чтобы сражаться с безумием, вы стремитесь сдаться ему в плен.

– Иногда из меня получается неплохой коллаборант.

– А в этом случае?

– И в этом тоже. Я разрешил пациентке работать с глиной. Под моим присмотром, разумеется. Она ослабла настолько, что могла лепить только самые примитивные изделия. Поначалу я принял это за признак дальнейшего психического распада. Но оказалось, что так пациентка пыталась опредметить свой панический ужас, навеянный еще первым сновидением. Она сумела изготовить несколько глиняных свистулек и положила их на сквозняк. Свист ветра, по ее утверждению, был похож на звуки из сна. Мелодия действительно жутко звучала.

– Действительно жутко то, что ваша подопечная подхватила воспаление легких из-за сквозняка. Вот это действительно жутко, Аннушкин.

– Не спорю. Однако психические страдания пациентки пошли на убыль. Она не отказывалась от пищи, много спала, кошмары ее не тревожили. Дозу лекарств мы начали постепенно снижать.

– Так что вы от меня, в таком случае, хотите?

– Мне нужно с ней пообщаться. Она говорила, что глиняные свистки не могут передать фактору звука должным образом. Это недовольство может стать очагом нового рецидива. Я хочу выяснить, можно ли оцифровать мелодию из ее сна и довести до “совершенства”, используя стандартный аудио-редактор. На конечный результат рассчитывать было бы наивно, но сам процесс работы со звуковой дорожкой может стать ценным ресурсом для истощенной психики. Можно заказать у наших коллег планшет с усиленным тактильным откликом…

– Можно-можно. Все можно, – главврач небрежно пролистал историю болезни до последней страницы. – Но на аудиенцию вам придется прорываться самостоятельно.

– В каком смысле “прорываться”?

– В таком, – в лицо Игнатию ткнули печатью с костыльным крестом. – Ее перевели в Ховринскую больницу.

– Это шутка?!

– Никаких шуток. Ховринская психиатрическая больница является лечебно-исследовательским центром мирового уровня, оснащенным современным оборудованием, с целым штатом квалифицированных сотрудников.

– На бумаге?