Дж. Д. Сэлинджер. Идя через рожь - Кеннет Славенски

На кухне Сандра уговаривает миссис Снелл, мол, «что толку расстраиваться»'. Разговор прислуги некоторое время кажется совершенно загадочным, пока Сандра не роняет брезгливо: «Нос-то у него будет отцовский». Тут нам становится ясно, что она каким-то образом грубо прошлась по национальной принадлежности Танненбаумов.

На пристани Бу-Бу предпринимает очередную попытку заставить Лайонела сойти на берег. Но мальчик непреклонен. Вместо того чтобы послушаться мать, он злобно выкидывает за борт маску для подводного плавания. На слова матери, что это маска ее брата Уэбба и что раньше она принадлежала другому ее брату, Симору, Лайонел эгоистично отвечает: «Ну и пусть».

Но и это не выводит Бу-Бу из себя. Даже не повысив голоса, она показывает взбунтовавшемуся сыну цепочку для ключей, которую он сразу начинает выпрашивать. Но Бу-Бу не отдает сыну цепочку и грозится выбросить ее в воду, так же как он выбросил маску. Когда Лайонел говорит, что цепочка утонет, мать передразнивает его: «Ну и пусть». Желанную вещичку мальчик получает, только осознав, что обидел мать.

«По глазам его видно было: он все понял» — это кульминационный момент рассказа. До Лайонела доходит, что он уничтожил вещь, которая дорога матери как память о братьях. Он по-прежнему хочет заполучить цепочку, но теперь ему кажется, что он недостоин такого подарка. Несмотря на это, Бу-Бу вручает вещицу Лайонелу — и тот понимает, что мать любит его невзирая ни на что. Это заставляет его довериться матери так же безгранично, как безгранична ее любовь к нему. В знак покаяния он выбрасывает в озеро цепочку — маленькое на первый взгляд жертвоприношение восстанавливает гармонию в отношениях между сыном и матерью.

Лайонел пускает Бу-Бу на борт, и теперь во взаимной любви они черпают силу, которой им прежде недоставало. Когда Лайонел наконец говорит матери, что он слышал, как Сандра назвала его отца «грязным… жидюгой», любовь дает Бу-Бу силы сдержать гнев. Для нее в этот момент главное не грубая выходка Сандры, а то, как она отразится на Лайонеле. «Это еще не самая большая беда», — утешает Бу-Бу сына.

Лайонел лишь интуитивно догадывается: Сандра сказала что-то нехорошее. Он путает жидюгу с жадюгой. Но Бу-Бу не пытается спрятать сына от проявлений национальных предрассудков, с которыми ему придется сталкиваться всю свою жизнь. Она протягивает ему руку помощи, и вместе им удается подняться над обидой, сила их взаимной любви оказывается сильнее кухаркиной злобы. Мать помогает Лайонелу понять, что он нужен близким и близкие нужны ему. Что зависимость друг от друга придает людям сил, а взаимная любовь — самое надежное на свете убежище от невзгод. Наконец, что он больше не одинок в пугающем мире.

В подтверждение воцарившегося между ними согласия Бу-Бу и Лайонел собрались попросить папу прокатить их на лодке, несколько месяцев до того простоявшей без дела. Заканчивается рассказ тем, что мать с сыном наперегонки бегут к дому, и мальчик прибегает первым.

Рассказ «В лодке» во многом основывается на воспоминаниях автора, чьи школьные и юношеские годы протекали по большей части в окружении выходцев из состоятельных протестантских семей. Как и до Лайонела, до Джерри наверняка доходили толки о его еврейском происхождении. Живое воплощение американского высшего общества Глория Вандербильт, та и вовсе ничтоже сумняшеся называла его «еврейским пареньком из Нью-Йорка».

При всем при том в рассказе Сэлинджер никому не предъявляет претензий и ни с кем не сводит счетов. Вместо этого он подтверждает свою веру в силу человеческих уз, обретенную им на полях сражений во Франции и чуть было не потерянную под воздействием увиденного в концлагерях. Голос этой веры уже слышится в рассказе «Перед самой войной с эскимосами» — здесь же он звучит в полную силу.

Вернувшись из Висконсина домой в Коннектикут, Сэлинджер ставит точку в затянувшемся на три года периоде сомнений, когда ему порой казалось, что в людях не осталось ни толики божественного начала. Теперь он смело заявляет в письме к Элизабет Мюррей: в том, что касается состояния духа, «старая посудина полностью готова к новым плаваниям».

Дома Сэлинджер застал ситуацию, в которой для него уже не было ничего нового. Некоторое время назад «Нью-Йоркер» отклонил рукопись рассказа «Игла на заезженной пластинке», и он без особой радости отдал ее в журнал «Космополитен», где теперь трудился редактором А. Э. Хотчнер. Как утверждает сам Хотчнер, это он убедил редакцию «Космополитен» принять рассказ — в журнале еще слишком живо помнили неудачную публикацию «Опрокинутого леса». Напечатать-то рассказ в «Космополитене» напечатали, но по обычаю глянцевых журналов без разрешения автора поменяли его название на «Грустный мотив». Сэлинджер обратил свой гнев на редакцию в целом и на Хотчнера в отдельности, отныне прервав с ним всякие отношения. Этот неприятный эпизод ознаменовал финальную стадию сотрудничества Сэлинджера с глянцевыми журналами, но, прежде чем оно совсем прекратилось, ему пришлось еще раз претерпеть неподобающее отношение с их стороны.

Рассказ «В лодке» изначально предназначался автором для «Нью-Иоркера». Когда журнал его отверг, Сэлинджер продал рукопись в «Харпере базар». Четырнадцатого января 1949 года он жалуется Гасу Лобрано, что в этом журнале от него требуют сократить текст. Сокращения он в конце концов был вынужден сделать, иначе рассказ «В лодке» вообще не был бы напечатан. Больше никогда Сэлинджер на уступки издателям не шел и не публиковал рассказов ни в одном американском журнале, кроме «Нью-Иоркера».

В начале 1949 года в редакцию «Нью-Иоркера» была представлена рукопись следующего рассказа, который затем появился на страницах журнала. В этом рассказе, озаглавленном «Человек, который смеялся», чувствуется влияние Шервуда Андерсона, и конкретнее — его рассказа «Я хочу знать зачем». Сэлинджер исследует в нем хрупкую природу детской невинности и способность рассказчика как создавать воображаемые миры, так и разрушать их. Эта вещь, в которой Сэлинджер дал небывалую прежде свободу своей писательской фантазии, совершенно очаровала читателей.

В 1949 году Сэлинджер опубликовал всего два рассказа: «Человек, который смеялся» и «В лодке». Тем временем, судя по архивам «Нью-Иоркера», в 1948 году он представил в редакцию рукописи еще трех рассказов, а в 1949-м — семи. Все они были редакцией отвергнуты. Из этих десяти произведений идентифицировать удается только пять. В 1948 году журнал не принял рукописи «Знакомой девчонки» и «Грустного мотива», в 1949-м — рассказа «В лодке» и двух других, которые так никогда и не были опубликованы: они назывались «Парень в шапке для охоты на людей» и «Летнее происшествие»; последний особенно нравился автору.

Судя по всему, «Летнее происшествие» — один из вариантов рассказа «Полный океан шаров для боулинга». В выпущенной им в 1962 году аннотированной библиографии произведений Сэлинджера (первой среди ныне существующих) Дональд Фини сообщает, что «Полный океан шаров для боулинга» был представлен в редакцию «Кольере» «в 1950 или 1951 году». По условиям «договора первого чтения», Сэлинджер сначала должен был показать этот рассказ редакции «Нью-Иоркера» — что он наверняка и сделал, прежде чем послать рукопись и «Кольере». Это вполне могло произойти в 1949 году — том самом, под которым в перечне отвергнутых произведений значится «Летнее происшествие».