Иван Калита - Николай Борисов

Перед кончиной Петр преподал наглядный урок милосердия. Щедро раздав милостыню нищим, он не забыл и своих церковных людей. Созвав к себе на двор все московское духовенство, он наделил каждого каким-нибудь подарком. Так он роздал все свое имущество и ушел в иную жизнь бедняком (120, 25). Лучшей памятью о нем остались написанные им иконы, бережно хранившиеся в московских церквах.

Московское предание, навеки соединившее митрополита Петра с Иваном Калитой, особо выделяет милосердие и бескорыстие обоих основоположников «третьего Рима». И в этом есть не только глубокая мудрость возвышенного осмысления прошлого, но и зерно исторической истины.

Старец Пафнутий рассказывал ученикам и следующую поучительную историю из жизни митрополита Петра.

Однажды, когда святитель молился в храме «о некоих делах земских», его келейник инок Целада обратился к нему с таким упреком: «Ты молишися и хощеши услышан быти, а в казне у тебе три рубли». Митрополит велел келейнику тотчас пойти и раздать последние деньги нищим. После этого немедленно исполнилось то, о чем он просил Бога в своей молитве. «Вижь ми, каково нестяжание имяше блаженый сей, и сего ради наречен бысть новый чюдотворец», – завершает старец Пафнутий (3, 22).

Москва глубоко чтила умершего святителя. Среди москвичей ходили рассказы о его посмертных чудесах. Один иноверец, присутствовавший на его похоронах, клялся, что увидал своими глазами, как при перенесении тела Петра в гробницу умерший приподнялся на одре и благословил весь народ и князя Ивана. Некий сухорукий юноша исцелился у гробницы Петра уже через 20 дней после его кончины. Потом чудесным образом Петр исцелил слепого. Князь Иван велел записывать все эти происшествия, а также составить краткое «житие» – рассказ о жизни святого.

В первой половине 1327 года во Владимире на Клязьме состоялся поместный собор русской церкви. Исполнявший тогда обязанности митрополита ростовский епископ Прохор зачитал присланный из Москвы список чудес, случившихся у гробницы Петра. Для причисления к лику святых («канонизации») требовались три условия: чудеса у гроба, наличие письменного «жития» и нетленность мощей. Впрочем, иногда обходились и двумя первыми.

На Владимирском соборе присутствовал и великий князь Александр Тверской. Едва ли он желал появления у Москвы собственного святого. Однако в тот момент князю нельзя было усложнять свое и без того крайне шаткое положение новыми распрями с москвичами, а также с иерархами, которые глубоко чтили Петра и желали его прославления. В итоге Владимирский собор утвердил местное, московское почитание Петра как святого. Это был первый шаг к его общерусской канонизации, состоявшейся в 1339 году. Тогда святость Петра была признана и константинопольским патриархом.

Люди уходили, но начатые ими дела продолжались уже независимо от их угасшей воли. Все лето 1327 года московские строители трудились не покладая рук, возводя собор. Стройный белокаменный красавец рос не по дням, а по часам. Вот уже заострились архивольты порталов и закомар; вот сведены по кружалам гулкие своды; вот поднялся над сводами могучий барабан, окруженный, словно языками пламени, венцом островерхих кокошников; вот уже круглится усыпанный золотистым осиновым лемехом шлем купола; и вот, наконец, возносится к синему летнему небу широко размахнувший тяжелые руки-перекладины дубовый крест.

Князь Иван часто приходил поглядеть на работу строителей, послушать бодрый стук молотков по железным зубилам в руках каменотесов. Порой встречал он здесь и ордынского баскака, чей двор располагался тут же, в Кремле, неподалеку от митрополичьих и княжеских хором. По своему степному обыкновению татарин не любил ходить пешком и подъезжал к собору на коренастой монгольской лошадке. Запахнувшись в стеганый шелковый халат, нахохлившись в высоком татарском седле, баскак молча глядел на сноровистую работу каменщиков. На его широком лице невозможно было прочесть ничего, кроме глубокого степного покоя. Почуяв на себе взгляд баскака, мастера ежились, отводили глаза и бранились сквозь зубы.

При встрече Иван первым приветствовал татарина на его родном наречии, почтительно прикладывал руку к груди. Он уже научился глядеть не моргая в узкие, как тетива, глаза ордынца. Уроки митрополита не прошли даром. Князю не требовалось притворяться радостным при виде баскака: он искренне радовался ему как знаку Божьему, ибо «Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет» (Даниил, 4, 14).

Летом 1327 года судьба улыбалась князю Ивану как никогда. Поднимался к небу долгожданный храм; Москва обрела своего первого святого – митрополита Петра; в княжеской семье родился еще один сын – Андрей. Будущий родоначальник серпуховских князей, Андрей появился на свет 4 июля, в день памяти святого Андрея Критского – знаменитого гимнографа, создателя Великого покаянного канона, читаемого в храмах в первую неделю Великого поста.

В княжеских семьях того времени сыновьям давали два имени: славянское, обиходное – на 7-й день после рождения, а греческое, церковное – при крещении. Обычно церковно-княжеские имена брали от святых-воинов (Георгий Победоносец, Дмитрий Солунский, Федор Стратилат, Андрей Стра-тилат, Александр – аналогия Александру Македонскому). Иногда в княжеских семьях давали сыновьям имена знаменитых правителей древности – Константина Великого, царя Давида, князей-страстотерпцев Бориса и Глеба. Князь Иван Данилович – сам носивший только одно, церковное имя, причем весьма редкое для князей – окончательно порвал с древней традицией. Он не только не стал давать своим сыновьям славянских имен, напоминавших о язычестве, – но и по-новому подошел к подбору христианских, крестильных имен. Все четыре сына князя Ивана получили свои имена в честь святых монахов – Симеона Столпника, Даниила Столпника, Иоанна Лествичника и Андрея Критского. В этом подходе к наречению имен проявилась глубокая религиозность московского князя, его любовь к иночеству.

Лет через сорок после кончины князя Ивана митрополит Киприан в послании к Дмитрию Донскому назвал Калиту не только «благочестивым и приснопамятным», но и «святым» (114, 203). А этим словом в ту пору даром не разбрасывались...

14 августа 1327 года, в канун праздника Успения Божией Матери, Успенский собор московского Кремля был торжественно освящен. Обряд «великого священья» совершил ростовский епископ Прохор, управлявший митрополичьей епархией после кончины Петра. Согласно киевской традиции, которой на Северо-Востоке Руси особенно твердо придерживались именно в ростовской епархии, день освящения становился как бы «днем рождения», ежегодным праздником этого храма (68, 397). Отсюда и выбору этого дня придавали особое значение.

День, избранный Иваном Калитой для освящения его любимого детища – Успенского собора, имел глубоко символическое значение. Из летописей и преданий было известно, что великий князь Владимирский Всеволод Большое Гнездо (родоначальник всех князей, правивших в Северо-Восточной Руси во времена Ивана Калиты) освятил отстроенный им Успенский собор во Владимире 14 августа 1189 года (25, 34). В московском соборе был устроен Димитриевский придел – напоминание о Димитриевском соборе Всеволода.

Владимирская традиция, определившая столь многое в строительстве Ивана Калиты, в свою очередь, восходила к традициям Киевской Руси. Согласно «Киево-Печерскому патерику» (книге, знакомой в ту пору каждому благочестивому человеку) 14 августа 1089 года был освящен каменный собор во имя Успения Божией Матери в Киево-Печерском монастыре. Через два года в тот же самый день было совершено перенесение мощей преподобного Феодосия Печерского в новый собор.