Город вечной ночи - Дуглас Престон

Аттиа помогал сдерживать уважительную толпу за бархатной лентой, когда проходила доктор Адейеми. Теперь она уже около часа находилась в зале, произносила речь о ВИЧ и СПИДе и просила финансирования у правительств всех стран на сеть ВИЧ-клиник, которые она организовала в Западной Африке. Видеть ее он не мог, но речь транслировалась в вестибюль, чтобы ее могла слышать собравшаяся здесь публика. Адейеми говорила на хорошем английском, рассказывала о работе ее клиник и о значительном уменьшении числа новых инфицированных благодаря усилиям ее организации. Ее клиники спасли тысячи жизней, ее клиники не только обеспечивали больных спасительным лекарством, но и занимались их образованием по специальным программам. Однако все это сделало ее объектом преследования радикальной организации «Боко харам»: африканские мусульмане объявили ее клиники заговором Запада с целью стерилизации мусульманских женщин и взорвали несколько из них.

Генеральной Ассамблее ее речь, не раз прерывавшаяся аплодисментами, понравилась. В ней было что-то исконно положительное, что-то такое, на что могла согласиться любая страна.

Аттиа слышал, что речь подходит к концу. Доктор Адейеми возвысила свой энергичный голос, призывая мир дать клятву уничтожить ВИЧ и СПИД, как мир уничтожил оспу. Это было возможно. Для этого нужны деньги, целеустремленность и просветительская работа всех правительств мира, но такая цель достижима.

Снова послышались одобрительные выкрики, и, когда Адейеми завершила речь, весь зал заседаний аплодировал ей стоя. Аттиа подготовился к натиску толпы в вестибюле. Вскоре двери открылись, и из зала хлынули иностранные делегации, высокие лица, пресса и гости, за ними появилась Адейеми со своей свитой нигерийских политиков, докторов, социальных работников. Вся группа шла в окружении охранников. Что же это за мир, в котором мы живем, если даже у таких святых, как она, есть враги! Но такова жизнь, и охрана вокруг Адейеми шла плотным кольцом, не уступая в профессионализме даже хорошо подготовленным охранникам ООН.

Толпа продолжала выходить из зала, возбужденная, говорливая, все еще под впечатлением вдохновенной речи. Людской поток струился вдоль бархатных лент, очень упорядоченно, чуть заволновавшись, когда доктор Адейеми, ее свита и охранники проходили через вестибюль. Столько народу здесь Аттиа никогда не видел, и всех их притягивала к себе Адейеми, как пчелиная матка притягивает пчел. Здесь, конечно, были и СМИ во всеоружии телевизионных камер.

Внезапно Аттиа услышал ряд быстрых хлопков – бах, бабах, бабах! Хорошо знавший стрелковое оружие, он сразу понял, что это не выстрелы, а хлопушки. Но толпа не обладала таким знанием, и звуки произвели взрывной эффект: всеми овладела непреодолимая паника. Визги и крики заполнили вестибюль, когда люди бросились искать укрытие, хоть какое-нибудь укрытие; они метались во всех направлениях, сталкивались, падали, топтали друг друга, словно их мозг отключился и они руководствовались только инстинктами.

Аттиа и его коллеги-охранники пытались восстановить порядок и реализовать многократно отрепетированный противотеррористический прием, но это было безнадежно. Никто ничего не слушал, никто и не мог услышать; бархатные ленты, столбики, ограждения – все повалилось, как карточный домик.

Через пятнадцать секунд после срабатывания хлопушек последовали один за другим два глухих рокочущих звука – бум! бум! – и в мгновение ока просторный вестибюль заполнился ослепляющим густым дымом, который поднял уровень паники на высоту, казавшуюся ранее невозможной. Люди ползали по полу, кричали, хватали, молотили друг друга, как тонущие. Аттиа пытался помогать, делал все, что было в его силах, чтобы успокоить людей, вывести их в установленные зоны безопасности, но все они, казалось, сошли с ума, превратились в неразумных животных. Сквозь темноту он услышал вой сирен – это прибывала полиция, пожарные, антитеррористические подразделения, невидимые за дымом. Слепая паника длилась, длилась и длилась… Наконец атмосфера начала проясняться: сперва стала рассеиваться темнота, потом появился грязно-коричневый свет, затем осталась только дымка. Двери вестибюля открылись, взревела на полную мощь система принудительной вентиляции, в помещении появились копы нью-йоркской полиции вместе с сонмом антитеррористических групп. Когда туман рассеялся, Аттиа увидел, что почти все продолжают лежать на полу, сделав то, что было в их силах, после взрыва дымовых бомб.

И тут глазам Аттиа предстало зрелище, наполнившее его сердце таким ужасом, что он не сможет его забыть до самой смерти. На полу лежало на спине тело доктора Ванзи Адейеми. Он знал, что это она, невозможно было не узнать ее по характерному платью китенге. Но головы у нее не было. Два охранника, которые, как предположил Аттиа, прикрывали ее, лежали мертвые рядом с ней.

От места убийства все еще растекалась огромная лужа крови, и по мере того, как люди вокруг тела осознавали масштаб случившегося, все громче становился пронзительный вопль скорби. Охранники Адейеми в смятении и ярости метались в поисках убийцы, хотя нью-йоркская полиция уже мобилизовывала, организовывала, направляла, очищала помещение от массы перепуганных людей.

Аттиа обвел взглядом вестибюль, наполненный темным, висящим в воздухе дымом и криками, фигуры в шлемах и защитных костюмах, пробирающиеся сквозь завесу тумана с громкоговорителями, изрыгающими команды, плотную массу мигающих проблесковых маячков и сирен снаружи, и ему показалось, что он спустился в ад.

Брайс Гарриман долго поднимался на верхний этаж здания «ДиджиФлад» в стеклянном лифте, глядя, как вестибюль внизу превращается в крохотное пятнышко. О встрече его попросил сам Антон Озмиан, и этого, конечно, было достаточно, чтобы вызвать у Гарримана немалое любопытство, но в тот момент его занимали и другие вещи.

Первым и самым главным было убийство доктора Ванзи Адейеми. После вчерашнего интервью «Утру Америки» Гарриман стал городской знаменитостью, его слова воспринимались как евангелие. Это было удивительное, головокружительное ощущение. И потому новое убийство, несмотря на весь его трагизм, стало для него чем-то вроде удара ниже пояса. По формальным признакам это обезглавливание – в особенности учитывая личность жертвы – не имело ничего общего с предыдущими смертями. В том-то и состояла проблема. Гарриман понимал, что его владение умами в связи с историей Головореза зависит от того, насколько его версия будет подтверждаться. Его редактор уже звонил ему сегодня три раза, спрашивал, не успел ли он накопать какой-нибудь грязи.

Грязь. Именно грязь ему и требовалась – скелеты в шкафу этой святой женщины, этой матери Терезы, которая только-только получила Нобелевскую премию. Скелеты должны были быть, ничто другое не имело смысла. И потому за прошедшие после известия о смерти Адейеми часы Гарриман предпринял отчаянный поиск какой-нибудь тщательно спрятанной гадости в ее прошлом: производя глубокие биографические раскопки, расспросы всех, кого смог найти, кто знал про нее хоть что-то; он требовал у людей, чтобы они выдали то, что скрывают. И пока он занимался этим, понимая, что выставляет себя жутким занудой, его мучило острое осознание, что если он не сумеет накопать что-нибудь на эту женщину, то его версия, его известность, его владение умами окажутся под угрозой.