Популярная музыка из Виттулы - Микаэль Ниеми

– Черт! - выругался кто-то. - Несите воды!

Вокруг меня собиралась толпа.

– Ничего не вижу, - сказал я, меня тошнило.

– В глаз попало! Черт, кровищи-то!

Мне дали мокрую тряпку, я стал протирать глаза. Сел, чувствуя, как с лица капает кровь. Я еще повозил тряпкой. Осторожно потрогал.

В ужасе заморгал, но в глазах только плыл туман. Я потер сильнее. Чуть получше. Тогда я выжал тряпку, струйки воды побежали, омывая лицо. Поморгал. Закрыл один глаз. Другой. Фу, господи, не ослеп! Но на переносице вздулся бугорок.

Пулька попала как раз между глаз. А ослеп я от крови.

На сегодняшний день решили больше не воевать. Ниила сумел выковырять пулю раскаленной булавкой, а дома я соврал, что из-под грузовика выскочил кусок щебня и попал мне в лицо. Со временем рана зажила, но шрам остался.

На том потешная война для меня закончилась.

О бренчании на гитаре и других более-менее мужских занятиях

.

Наше первое выступление на публике состоялось на утреннем собрании в Паяльской школе. Простуженным и серым февральским утром мы собрались в актовом зале. Смысл утренних собраний был самый возвышенный - созвать старшеклассников и в течение двадцати минут закалять их нравственно, повышать их духовность, укреплять школьный коллектив. Должно быть, задумка эта перекочевала к нам с юга Швеции, с какой-нибудь конференции директоров, но у нас она со временем стала больше похожа на утреннюю проповедь. Роль проповедника исполнял Хенрик Пеккари, благообразный и дерганый учитель профориентации, или же сам директор Свен-Эрик Клипмарк, человек с бархатными глазами, - он пытался наставить на праведный путь всех грешников, что малевали на стенах, плевали жеваным табаком, крушили шкафчики, били бутылки, уродовали ножами парты и прочим образом отягощали бремя местных налогоплательщиков. Думаю, до нас было бы проще достучаться, если б учителя воспользовались богатствами турнедальского наречия, пригрозив юным оболтусам розгами, взбучкой и пожизненной работой на аптеку - к таким методам воспитания многие из нас были попривычней.

Между тем случались и музыкальные представления. Кантор Йоран Турнберг отважился сыграть на фортепьяно прелюдию Баха, при этом, казалось, нимало не смущаясь тупым отчуждением публики. Пока школьный хор девочек исполнял канон, его руководительница, убеленная сединами Биргитта Седерберг, пропускала мимо ушей хулиганский посвист сексуально озабоченных девятиклассников. Еще паренек из Перяяваары, схватившийся за трубу как утопленник за соломинку - он так фальшивил, что даже учителя содрогались от хохота. Паренек, однако, не сломался, и со временем из него вышел учитель музыки.

Наступила пятница, чуваки из девятого класса, позевывая, расселись на последнем ряду, громко отрыгивали, бросались комьями жвачки. Остальные ученики заполнили места впереди. Сцена была скрыта от зала занавесом. Педсовет разрешил Грегеру устроить утреннее собрание на собственный вкус после того, как Грегер намекнул, что у него есть идея насчет молодежной инициативы и творчества. Только подойдя к занавесу вплотную, вы бы обнаружили странное приглушенное ворчание электричества.

Ученики приготовились терпеливо смотреть, а хоть и освистать - как придется. Учителя протискивались на стратегические точки. Бритоголовый и неустрашимый историк Гуннар Линдфорс занял позицию на заднем ряду и включил свои фары, готовый выхватить любого неслуха за шкирятник.

Напустив на себя торжественный вид, Грегер вышел на сцену и встал перед занавесом. Зал - ноль внимания. Учителя зашикали. Шушуканье, смешки - все продолжалось, будто было отрепетировано заранее. Учителя корчат страшные рожи в сторону самых заядлых бунтовщиков. Но кто-то упрямо продолжает смеяться, кто-то безудержно кашляет, вот бутылка покатилась по полу между рядами, кто-то громко рвет и рвет бумагу.

Грегер заносит над собой изуродованную культю. Машет большим пальцем и, не говоря ни слова, исчезает за кулисой.

Тут вступаем мы:

– Джяс летми хирсамэтьё рокенрол мьюсик!

Зрителей в первых рядах отбросило на спинки стульев. Остальная публика с тупым недоумением уставилась на задернутый занавес. Занавес закачался и вздулся как крышка на консервной банке.

– Рокенрол мьюсик! Иф ю вона лаф визми!

А мы, стоя впотьмах, наяриваем как одержимые. Эркки, словно сорвавшись с цепи, принялся молотить по всему, что шевелится - в результате мы заиграли вдвое быстрее положенного. Ниила попал не в ту тональность, акустические примочки Хольгери звучали так, будто гвозди в гроб заколачивали. А у микрофона… Стоял я.

Нет, я не пел - я стенал. Глухое мычание лося. Предсмертный крик лемминга. Называйте, как хотите. Сами того не ведая, мы изобрели панк за несколько лет до его рождения. Песня постепенно сошла на нет - примерно так. Сказать, что закончилась, нельзя, так как Эркки, выпучив бельма, погнал дальше. И я снова склонился над микрофоном:

– Джяс летми хирсамэтьё рокенрол мьюсик!

По второму кругу. А занавес все задернут. Пытаюсь подыграть на басе в тон большому барабану, но игра Эркки уже напоминает приступ эпилепсии. Ниила, наконец-то, попал в кассу, но опаздывает на два такта. Хольгери, тот вообще играет соло ко второй песне - он и не заметил, что мы все еще не разобрались с первой.

– Джяс летми хирсамэтьё…

В третий раз. Грегер в полумраке лихорадочно силится открыть занавес, путаясь в шнурках и складках драпировки. Эркки лупит так оглушительно, что я уже не слышу собственный голос. Но вот, наконец, занавес взлетает, мы стоим под ослепительным светом софитов. А перед нами сидят они - вся, будь она неладна, школа, и я наклоняюсь к микрофону и ору "Джяс летми хирсамэтьё " в четвертый раз.

Тут происходит невероятное - Ниила вступает правильно. Он все-таки угнался за Эркки, а вслед за ним и мы с Хольгери. Раскочегаренным паровозом мы прогоняем нашу песню по рельсам от начала до конца, заключительный аккорд, мы пихаем Эркки - он падает со стула.

И тишина.

Меня так и тянет слинять, я бочком крадусь к кулисе, но мешает шнур. Башка словно маракаса. Грегер берет меня за плечи. Поворачивает лицом к залу. Что-то лопочет, я не слышу, оглушенный литаврами Эркки.

Нет, слышу. Они аплодируют. Весь зал. Публика хлопает в ладоши, на вид совершенно непринужденно, а несколько девчонок (видно, побывали на поп-концертах в Лулео) даже кричат "бис".

Публика мало-помалу разошлась, а мы так и стояли, не понимая, что это было. Уже тогда, после самого первого концерта, мы чувствовали ту опустошенность, которая поселяется в тебе после каждого выступления, какую-то подспудную грусть. Эркки заявил, что у него провал в памяти, но чувство такое, будто парился в бане. Грегер буркнул, что надо бы пометить шнурок люминесцентной краской. Ошарашенные, мы потащили инструмент обратно в класс.