Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914-1917). 1917 год. Распад - Олег Айрапетов

Адмирал вышел из состояния неопределенности после получения известия об отречении императора. По его приказу на кораблях флота и в гарнизоне Севастополя были проведены выборы: представители солдат, матросов и офицеров были приняты командующим. Присутствовавший на встрече Верховский описал ее в специальной статье для «Русского инвалида» (она называлась «Переворот в Севастополе»): «Несколькими простыми, от сердца идущими словами, он привлек к себе всех и внушил всем сразу уверенность в том, что командующий флотом душой и телом также на стороне переворота, также с новой Россией. Этот короткий разговор, после которого командующий приказал выборным обсудить свои нужды и сорганизоваться, имел решающее влияние на отношение солдат, матросов и офицеров»45.

Так был создан Центральный военный исполнительный комитет, к которому немедленно присоединились представители рабочих, так, по мнению Верховского, Севастополь избежал пролития крови в марте 1917 г.46 По меткому выражению своего бывшего командира, Верховский большую часть своей службы ухаживал «до революции – за начальством, после – за демократией»47. В отличие от этого хамелеона, значительная часть офицеров совершенно точно и правильно поняла, что после ареста императора «…власть наша окончилась и что к прежнему “нет возврата”»48. «Многие из нашего брата, – вспоминал генерал-майор Ф. П. Рерберг, – вели двойную игру; перед солдатами представлялись архиреспубликанцами, сверхдемократами, а в нашей среде были ультрароялистами и своих товарищей за глаза называли не иначе, как хамами и сволочью. Нравственность, в широком смысле слова, падала с каждым днем!»49

Надежды сторонников заигрывания с революцией не получили подтверждения на практике. Обстановка накалялась, первая информация о событиях в столице уже стала проникать на базу флота, и в Черноморской дивизии с ее слабым составом сразу же началось брожение: солдаты вызывающе вели себя с офицерами, отказывались отдавать честь и прочее. Вскоре на улицах стали собираться митинги, численность демонстрантов быстро росла50. Очевидно, что-то предпринять было все же необходимо, и в результате Колчак принял решение санкционировать и возглавить процесс. Опасность взрыва с его неизбежными кровавыми эксцессами была снята, однако без преувеличения можно сказать, что так была создана структура, которая позже организует массовое убийство офицеров гарнизона и флота и обеспечит позорный развал того и другого.

Весьма показательна реакция на произошедшие события в Тифлисе. 27 февраля (12 марта) 1917 г., получив информацию о волнениях в Петрограде, Николай Николаевич (младший) вызвал к себе Хатисова и поручил ему известить горожан, политические партии и гарнизон Тифлиса о событиях, при этом заявив о своем сочувствии «начавшемуся народному движению». Этим занялись Хатисов и генерал князь А. И. Вачнадзе, объезжавшие казармы. Солдатам говорили, что Николай Николаевич (младший) сочувствует революции. То же Хатисов заявил на митинге, собранном на Эриванской площади, после окончания которого городской голова явился во дворец наместника с лидерами социал-демократов, и Ной Жордания заверил Николая Николаевича (младшего), что он пользуется их доверием51.

В этот момент Жордания не контролировал еще ничего и никого, включая социалистов. Свободу, как говорили позже в Тифлисе, там получили по почте из столицы52. Так что готовность к сотрудничеству была полной. Получив текст телеграммы Алексеева Иванову за № 1833, наместник немедленно ответил Наштаверху согласием с содержавшимися там предложениями. Кавказская армия была спокойна53. Затем, со слов начальника штаба Н. Н. Юденича генерала П. А. Томилова, он призвал к себе генералов Юденича, Томилова и Янушкевича и сообщил им о событиях в столице. Юденич поручился за лояльность Кавказской армии, а Янушкевич составил соответствующую телеграмму, которая в последний момент была лично переделана Николаем Николаевичем (младшим). В результате в Могилев ушла знаменитая «коленопреклоненная» просьба императору покинуть трон54.

Совершенно исключительной была реакция командира 3-го конного корпуса генерала графа Ф. А. Келлера и командира Гвардейского кавалерийского корпуса генерал-адъютанта хана Г. Нахичеванского. Последний в 14:15 3 (16) марта отправил на имя командующего Северным фронтом генерала Рузского телеграмму, извещая его о готовности своей и своих подчиненных «умереть за своего обожаемого Монарха». Телеграмма осталась без ответа55. Вскоре хан Нахичеванский был отстранен от командования корпусом.

Примерно такая же история повторилась и с графом Келлером. Это был чрезвычайно популярный среди своих подчиненных командир: «Он знал психологию солдата и казака. Встречая раненых, выносимых из боя, каждого расспрашивал, успокаивал и умел обласкать. С маленькими людьми был ровен в обращении и в высшей степени вежлив и деликатен; со старшими начальниками несколько суховат. С начальством, если он считал себя задетым, шел положительно на ножи. Верхи его поэтому не любили»56. Известия о событиях в Петрограде застали штаб корпуса под Кишиневым. Келлер собрал представителей от каждой сотни и эскадрона и заявил о своем нежелании признавать «какое-то Временное правительство» и о готовности поддержать императора. Это решение вызвало подъем энтузиазма среди офицеров, казаков и солдат-кавалеристов, однако вскоре командующий Румынским фронтом генерал Д. Г Щербачев предписал графу Келлеру сдать корпус генералу Крымову под угрозой объявления его мятежником57. В армию генерал так и не был возвращен, а в 1919 г. в Киеве был убит петлюровцами.

Утром 2 (15) марта В. Н. Клембовский известил штаб Северного фронта о том, что конвой его величества перешел на сторону Думы. Эта информация, которую передал императору Рузский, а также то, что представители армии и флота признали Временный комитет Государственной думы, оказали огромное впечатление на Николая II58. Отречение императора думцы считали необходимым условием для того, чтобы избежать гражданской войны и дать возможность при слабом регенте народному представительству окрепнуть, чтобы оно, по словам Гучкова, «как это было в Англии, в конце XVIII ст., так глубоко пустило бы свои корни, что дальнейшие бури были бы для него не опасны»59.

В 14:30 Алексеев отослал ответы командующих в Псков и опять с припиской от себя: «Всеподданнейше докладывая эти телеграммы Вашему Императорскому Величеству, умоляю безотлагательно принять решение, которое Господь Бог внушит Вам. Промедление грозит гибелью России. Пока Армию удается спасти от проникновения болезни, охватывающей Петроград, Москву, Кронштадт и другие города, но ручаться за дальнейшее сохранение дисциплины нельзя. Прикосновение же армии к делу внутренней политики будет знаменовать неизбежный конец войны, позор России, развал ее. Ваше Императорское Величество горячо любите Родину и ради ее целости, независимости, ради достижения победы соизволите принять решение, которое может дать мирный и благополучный исход из создавшегося более чем тяжелого положения. Ожидаю повелений»60. И снова Алексеев задает вопрос таким образом, что ответ на него очевиден. В день отречения, но еще до получения информации о свершившемся факте

Генбери-Вилльямс отметил в своем дневнике: «Наиболее разумный план для удержания России в войне заключается в том, чтобы оставить императора при условии, что он признает новое Правительство. Но я боюсь, что они хотят заставить Императора уйти, большая тактическая ошибка»61. Эти рассуждения делают честь британцу, который в начале своей миссии ничего не знал о России, но все же они были слишком верны для того, чтобы стать программой действий. Однако важно другое – общее настроение штаба, уловленное Вилльямсом.