Неизвестный Алексеев. Неизданная проза Геннадия Алексеева - Геннадий Алексеев

Потом я прочел «Сонет Петрарки», «Стихи о человечестве», «О пользе вязания», «Гобелен». Реакция зала была такая же. По тому, как запаздывали аплодисменты, я понял, что люди недоумевали – что это? Стихи – не стихи, но в общем забавно! Но поэты, сидевшие слева от сцены, не смеялись. Они аплодировали серьезно, подчеркнуто старательно. Они одобряли, они понимали, что это не шуточки.

После «Гобелена» ко мне подошел чернявый молодой человек с прилизанными волосами и сказал негромко:

– Если вы и дальше будете читать такие двусмысленные стихи, то лучше не надо!

Я не опешил, не разозлился. Все происходившее было так нелепо, что и это показалось мне вполне естественным. Но самолюбие мое сработало почти автоматически.

– Вот тут говорят, что я читаю двусмысленные стихи! – объявил я в микрофон. – Так что я больше не буду.

В зале начался шум. С задних рядов что-то кричали. Кто-то топал ногами. Я спустился со сцены и, не задерживаясь, вышел из зала. Майка и Эмма шли за мной.

Когда мы уже одевались внизу, в гардеробе, ко мне подошли двое парней – из устроителей вечера.

– Геннадий, извините, пожалуйста, что так получилось! Нам очень неловко. Мы вас пригласили, и тут такая история. Зря вы обиделись. Он же ни фига не понимает! Он же дурак! Вы знаете, что сейчас творится в зале! Ей-богу, простите нас!

– Ладно, ребята, – сказал я, – вы тут ни при чем. На вас я не обижаюсь.

Мы вышли, взяли такси, купили по дороге водку и закуску и, приехав к нам, выпили по случаю моего первого литературного скандала. Девчонки долго ахали, вспоминая подробности.

– Ты очень хорошо держался! – сказала Эмма. – А на Майке лица не было, я думала, что она в обморок упадет!

30.11

Чем дальше, тем труднее пишется. Приходится то и дело оглядываться – не повторяюсь ли? И все равно часто повторяюсь.

1.12

Позвонила Галя Н. и сказала, что есть возможность выступить по телевидению.

– У меня нет таких стихов, которые можно было бы прочесть по телевидению, – сказал я Гале.

– А ты напиши их! – ответила Галя. – Еще есть время.

– Стоит ли? – усомнился я. – Ведь такие стихи я мог бы написать и 5 лет тому назад.

– Ну и что же! – сказала Галя. – Лучше поздно, чем никогда Надо пробиться любой ценой, а там будешь делать то, что тебе хочется.

– Любой ценой! – подумал я. – Давно-давно твердят мне об этом разные хорошие люди, которые меня очень жалеют. «Если бы мы были на твоем месте! – говорят мне они. – Если бы мы были на твоем месте, мы бы уж не зевали! Нам бы твои возможности!» И мне даже как-то стыдно перед ними: людям так хочется пробиться, но нет у них возможностей, а у меня есть, да я не хочу пробиваться!

5.12

Грызня в литературном мире всегда удивляла меня. Казалось бы, чего делить? Все трудятся на одной ниве, все хотят людям добра. Так нет же – все друг другу завидуют, все друг друга подсиживают, и каждый рад чужой неудаче.

Вот А. А. Прокофьев, например, не может жить на одной планете с А. А. Вознесенским. Тесно ему, душно ему, тошно ему! Как же это так получается? Ругали-ругали этого прощелыгу, поносили-поносили, и – хлоп! – он оказался в Париже! Он – молокосос, кривляка, формалист отпетый, он, а не хороший честный, исконно русский поэт и лауреат разных премий. Черт-те что!

10.12

Фильм Крамера «Нюрнбергский процесс».

Что же выше – родина или человечность? Родина или истина? Родина или совесть?

Если родина требует, чтобы человек перестал быть человеком, она перестает быть родиной. Преступна мать, развращающая своего ребенка.

12.12

Ирина Николаевна Пунина пригласила нас на просмотр диапозитивов, которые она сделала во время путешествия с Ахматовой по Европе. Показывала Лондон, Париж, Вену, Рим, Сицилию. Кое-где на диапозитивах была и Анна Андреевна, грузная, очень постаревшая, мало похожая на свои знаменитые портреты. От той, прежней Ахматовой остался только патрицианский нос с горбинкой.

В комнате Ирины Николаевны висит подлинник Шагала – квадратное полотно размером приблизительно метр на метр, на нем два профиля, мужской и женский. Густо-зеленые, черные и коричневые тона.

Великая русская поэтесса живет на улице Ленина (бывшая Широкая) в доме, построенном в 54-55-м годах в стиле «сталинского ампира». Лестница довольно обшарпанная. Около двери квартиры на стене надписи карандашом: «Приду вечером. Не застал», «Позвоню завтра» и тому подобное. Прихожая мрачная, длинная, неуютная. В конце ее – полка с книгами.

В квартире живет какой-то зверь, то ли кошка, то ли собака. Когда мы сидели в комнате И. Н., в прихожей кто-то разговаривал с этим зверем. Кажется, его зовут Леша. Мы его так и не увидели.

18.12

В День Конституции, 5 декабря, в столице у памятника Пушкину было некое подобие демонстрации в знак протеста против ареста двух писателей – Синявского и Даниэля. Они обвиняются в том, что печатали свои творения за границей.

Демонстранты быстро рассеялись под натиском милиции и дружинников. Кое-кого схватили, но вскоре же и выпустили, записав фамилии, адреса и прочее.

20.12

«Вожди оппозиции» – Вознесенский и Евтушенко представлены к Ленинской премии.

1.1

Магические цифры – 66 и 33. (Мне 33 года.) К добру или к худу?

Последние слова Нерона были:

«Живу я гнусно, позорно – не к лицу Нерону, не к лицу – нужно быть разумным в такое время – ну же, мужайся!»

Вот Светоний – один из гениальнейших писателей мира – до сих пор не понят и не признан по-настоящему.

А я десять лет пишу стихи и считаю себя неудачником.

2.1

Весь город занесен снегом. Вьюга мечется по улицам. Она заблудилась, она не может выбраться из этого лабиринта.

У Светония: «Тит родился в третий день январских календ, в год, памятный гибелью Гая, в бедном домишке близ Септизония, в темной маленькой комнатке: она еще цела и ее можно видеть».

Она еще цела и ее можно видеть! Светоний говорит это мне! Светоний, живший 18 веков тому назад, говорит это мне вот так, запросто!

– Хотите, я провожу вас? – говорит он мне. – Вы бывали когда-нибудь в Септизонии? Это же совсем близко, туда ходит электричка. С Витебского вокзала. Потом еще 20 минут на автобусе…

4.1

Были у нас Ю. и М. Я хвалил Вознесенского.

– Что вы! – сказала М. – У него же за душой ничего нет! И вообще, все эти Евтушенки, Ахмадулины, Вознесенские – мыльные пузыри. Одни их физиономии чего стоят! У них же лица великих поэтов! Мерзость какая! Вы вот совсем на поэта не похожи, и это очень хорошо.