Измена в прошлом - Марта Макова

страж порядка снял форменную фуражку с засаленной по кругу полосой и вытер мятым платком пот со лба. — Рассказывайте.

Он мне страшно не понравился, разозлил, вызвал раздражение и неприязнь своим равнодушием и пренебрежением. Речь шла о моём муже, а не об украденном в толпе кошельке. Я поджала губы, сдерживая желание нагрубить.

— Представьтесь!

— Чё? — изумлённо колыхнулся под мятой, замусоленной рубашкой мент.

— Представьтесь как положено. С кем я разговариваю? — во мне проснулась взрослая я.

Второй милиционер — молодой, худенький, вытянулся в струнку и звонко отрапортовал:

— Младший сержант Ковалёв.

Толстяк нахлабучил засаленную фуражку на лоб и быстрым, чисто формальным жестом отдал честь:

— Сержант Иващенко. Что тут у вас произошло?

На этом мой запал кончился. Я снова задрожала и затравленно оглянулась на реку.

— У меня муж пропал.

— Утонул. — деловито поправил меня Иващенко.

— Он не мог утонуть. — согласиться с формулировкой милиционера, это как признать Пашину гибель. Я в неё не верила. — Паша — прекрасный пловец, спортсмен, будущий чемпион страны.

— Вот такие и тонут, как правило. Слишком самонадеянны. Думают, что им море по колено. — грузный Иващенко снова снял фуражку и вытер лоб платком. — А река, между прочим, вам не бассейн. Тут течение. И вообще… зачем он в воду полез?

— Паша мальчика спасал… — я уже едва сдерживала слёзы.

— И где мальчик? — заглянул мне через плечо в воду Иващенко.

Так и хотелось спросить его: " Сержант Иващенко, ты дурак?", но я сцепила зубы. Пускай сам додумывает.

Не дождавшись ответа, милиционер грузно развернулся и пошёл к УАЗику, бросив через плечо:

— В машину пошли, протокол заполнять.

Худенький сержантик взял под козырёк и приглашающе махнул мне рукой в сторону жёлтого с синей полосой автомобиля:

— Пройдёмте в машину для составления протокола о происшествии.

Бумажная волокита выпила из меня последние силы. К концу я уже ничего не соображала, механически диктовала наши с Пашей данные и мечтала поскорее остаться один на один со своими переживаниями. Уйти с места я не могла. Казалось, что оставляю Пашку здесь одного. Понимала, что это бред и моё стояние на берегу ничего не решает, никак не поможет, но сердце рвалось к мужу. Где он сейчас? Жив ли? Всё говорило за то, что погиб. Но смириться с этой мыслью было невозможно.

На мои слова, что побуду ещё на набережной, милиционеры переглянулись между собой, и Иващенко скомандовал водителю ехать на наш с Пашей адрес. Я ничего не смогла сделать, только смотрела в окошко машины, как удалялась чугунная ограда и глазели на нас рыбаки.

Ещё за дверью услышала, как в прихожей разрывался от звонков телефон. Трясущимися руками открыла замок и, ворвавшись в квартиру, схватила телефонную трубку.

— Юля…

Родной голос на другом конце провода отнял последние силы и я опустилась на пол, глотая слёзы.

— Мам… Мама… — задыхалась я в плаче.

— Юля, мы с бабушкой ждём вас. Обещали приехать после обеда, а сами дома сидите. — с упрёком возмущалась мама. — Бабушка пирогов напекла, мы тут стол накрыли.

Я громко всхлипнула.

— Юля, дочка, ты плачешь? — мамины интонации моментально изменились на испуганные и встревоженные. — Что случилось? У тебя всё хорошо? Ты не заболела?

— Паша… — страшное слово не желало произноситься, квадратным кубиком кувыркалась в горле, царапая углами. Буквы, как грани вертелись, смещались, перемешивались и никак не выстраивались в нужном порядке. Я только громко всхлипывала и глубоко дышала, пытаясь сдерживать рыдания.

— Господи, Юля, да что случилось? Что-то с Павлом?

— Он пропал, мам. Прыгнул в реку за мальчишкой, его спас, а сам… — сумбурно, икая на каждом слове, попыталась донести информацию.

— Утонул? — испуганно прошептала мама, и я разрыдалась.

— Мы сейчас приедем. — после небольшой паузы выдавила мама, переварив услышанное, и уже более решительно и успокаивающе добавила: — Юля, доченька, держись. Родная, не плачь, мы сейчас приедем с бабушкой.

Мама положила трубку, а мне вдруг стало легче. Я не одна.

И сразу захотелось действовать, что-то предпринять, двигаться. Я решительно вытерла слёзы и достала из тумбочки в прихожей телефонную книгу. Открыла её на странице "медицинские учреждения" и начала планомерно обзванивать все больницы города.

За окном уже совсем стемнело. Где-то на кухне возилась мама. В бессмысленных попытках накормить меня, звенела посудой и разогревала остывшие пироги, которые они привезли с бабушкой. Я, поджав ноги и обняв подушку, сидела на диване и тоскливо смотрела в тёмное окно.

Телефонные звонки в больницы и милицию не дали никаких результатов. Никто ничего не знал. Пациент, по описанию похожим на Пашу, не поступал. В милиции раздражённо посоветовали просто ждать.

А бездействовать и тупо ждать было невыносимо.

— Юля, а что в милиции сказали? — сидевшая в кресле напротив меня и скорбно поджавшая губы бабушка, словно очнулась от тяжёлых дум.

— Сказали, что позвонят, когда что-то станет известно.

— Не найдут. — удручённо покачала головой ба. — Такое течение сейчас. Бог его знает, где он через пять дней всплывёт.

— Почему?! Почему вы все так уверены, что Паша утонул? — чтобы в отчаянии не сорваться с бранью на родного человека, я вскочила и метнулась в ванную.

— Юля, — выглянула из кухни мама, — выпей хоть чаю. Я пирог разогрела. Покушай, силы тебе понадобятся.

— А-а-а! — не выдержали мои, напряжённые до предела нервы, и я рванула на себя дверь ванной, чтобы спрятаться за ней. В этот самый момент ожил дверной звонок в прихожей. Секунду мы, замерев, смотрели с мамой друг на друга. Звонок коротко звякнул второй раз, и я, чуть не сбив, стоящую на пути маму, держащую кружку с горячим чаем, метнулась к входной двери.

Вмиг ослабевшими руками только со второго раза смогла открыть замок и широко распахнула дверь.

В грязной брезентовой куртке, в старых башмаках со стоптанными задниками, взъерошенный и слегка покачивающийся, в дверях стоял Пашка.

Я взвыла и кинулась ему на шею.

Глава 45

От колючей брезентовой куртки страшно воняло рыбой, бензином, сыростью, а от Пашки ощутимо несло дешёвым пойлом. Но муж был живым, тёплым и невыносимо родным. Я рыдала, повиснув у него на шее, а Пашка, намертво обхватив меня своими длинными ручищами, прижимал к жёсткой груди.

— Всё, родная, всё, не плачь. — тиская меня, мычал и одновременно целовал куда придётся. — Всё хорошо. Люблю тебя. Как же я тебя люблю!

А мне хотелось одновременно и лупить его кулаками и целовать, и смеяться от счастья, и плакать. Вся эта гамма чувств переполняла меня, грозясь разорвать на части и я выплёскивала её в некрасивом бабьем вое.

Пашка приподнял меня, и