Париж в августе. Убитый Моцарт - Рене Фалле

Уилфрид опустился в кресло, но тут же вскочил:

— Другими словами, мсье комиссар, вы обвиняете нас в том, что мы столкнули Норберта Эйдера с целью убить его. Вы нас обвиняете в том, что мы… мы любовники?

Комиссар улыбался.

— Не так быстро, не так быстро, мсье… Мсье?

— Мсье Уилфрид Варан, — сообщил инспектор Калао.

— Не так быстро, мсье Варан. Я вовсе никого не обвиняю, даже судьбу. Я просто размышляю. Это моя обязанность.

Уилфрид сделал раздраженное движение.

— Докажите, мсье, то, на что вы намекаете.

Комиссар раздавил окурок в пепельнице с эмблемой отеля «Лион».

— Не надо нас подгонять! Перед нами целая жизнь. Ради вас я очень хочу, чтобы мсье Эйдер сам упал с этой скалы. Вот и докажите это.

— Но как, Господи Боже! Никого, кроме нас троих, не было!

— Вот это-то и заслуживает порицания. Я не могу ничего доказать, это точно. Но и вы тоже.

— И что?

— А то, мадам, и вы, мсье, будьте любезны оставаться в пределах досягаемости для правосудия. Расследование начинается.

И инспектор Калао три раза стукнул пальцем по стеклу окна отеля «Лион».

Кароль с отсутствующим видом прошептала:

— Мне нет до этого дела. Норберт мертв.

Уилфриду захотелось вырвать из памяти лица комиссара и инспектора Калао, а вместо них запечатлеть последний образ своего друга, образ совсем свежий и уже рассеивающийся вдали, как свет фар на дороге.

— Уилфрид, я прошу вас, останемся в отеле.

То огромное усилие воли, которое потребовалось, чтобы все это время держаться достойно, теперь довело ее до полного изнеможения. Может быть, она злилась на Уилфрида за то, что при нем она не может целиком отдаться навалившемуся на нее огромному горю.

Он не шевелился, устремив глаза в ночную тьму.

— Он приехал вечером в пятницу, мсье комиссар.

— На машине?

— Его «ситроен» стоит здесь, в гараже отеля.

— А вы не заметили ничего странного в его обращении с женой Эйдера?

— Знаете, когда содержишь отель, на все это не обращаешь внимания. Отель — это место для ночлега. Клиенты платят за то, что им есть где спать. Если они не спят — это их дело. Точно также они могут спать все вместе!

— Но тем не менее у вас же есть свое личное мнение!

Содержатель отеля «Лион» таинственно улыбнулся:

— Что касается меня, мсье комиссар, нет проблем. Все с кем-нибудь да спят. Мадам Эйдер — красивая женщина. Для друга семьи это — раз плюнуть. В конце концов, я говорю вам это…

— Благодарю вас. Мадемуазель, вы горничная первого этажа. Вы замечали…

— Да, мсье комиссар, да.

Эта мрачная особа осмеливалась свободно дышать только в ванной комнате.

— Я видела, как мсье строил мадам глазки.

— Вы уверены?

— Да, мне так показалось. Еще он разговаривал с ней очень тихо, и я ничего не расслышала, потому что работал пылесос.

— Калао, запишите это.

Кароль тронула Уилфрида за руку.

— Вернемся, а? Я не могу больше.

Уилфрид пожал плечами.

— Я вас провожу, Кароль. Но я не останусь в отеле. Я уезжаю.

— Куда?

— Не знаю, но я сматываюсь. Несколько минут назад я немножко испугался. С той поры я все думаю, и теперь мне страшно, Кароль. Мы не сможем выкарабкаться из этой передряги. Нас обвинят во всем. Во всем, слышите.

Она строго посмотрела на него.

— Вы глупец, Уилфрид.

— Глупцами были и великое множество тех, других, которых осудили. Невиновность ничего не значит. Она выбросила за борт даже самых безгрешных подозреваемых.

— Если вы не вернетесь в отель, вы не будете больше невиновным, Уилфрид. Вы признаетесь.

— Может, и признаюсь, но я буду далеко.

— А я?

— Вы?

Он не мог бросить ей в лицо, что о ней-то он и не подумал.

— Да, я. Вы сбегаете, вы признаётесь! Мы никогда не встречались. Меня арестовывают. И напрасно я кричу, что все неправда. Я — виновна. Благодаря вам. Не уступайте минутной растерянности.

Его бросило в холодный пот.

— Бегите тоже, Кароль. Это единственный выход.

— Нет, Уилфрид, мы ничего не сделали.

— Докажите это.

— А они, они-то что они докажут?

— Это большая разница. Им ничего не нужно доказывать. Они осуждают. И заканчивается это словами: «Господа присяжные удаляются на совещание». Если мы не понравимся присяжным, я получаю двадцать лет, а вы десять. Знаю я все это. Когда они вас увидят, то сразу поймут, и это будет отягчающим обстоятельством, что вы можете вызвать интерес у мужчины. Ведь мы при встречах скорее всего смотрели друг на друга, а не отворачивались.

— Вы потеряли самообладание, Уилфрид. Отвезите меня в отель.

— Как прикажете.

Он завел машину. Они медленно объехали город, ставший уже безлюдным.

«Вы потеряли самообладание». Как у нее получается сохранять его? Она оглушена горем, но не утратила способность к здравому рассуждению. И эта рассудительность заключалась в том, чтобы довериться мужчинам, их правосудию. И барашек идет на заклание, как будто на горное пастбище. Наивная. Ну и делай, что хочешь, идиотка. Мне до тебя нет дела. Я не знаю тебя. Мне плевать. О да, уж ты-то не упала бы со скалы! И мы не оказались бы в этой западне. Он никак не мог найти отеля. Этот город не что иное, как зловещий лабиринт. Быть просто прохожим — вот чего Уилфрид желал всем своим существом. Прохожим в отличие от него не надо барахтаться, вроде мухи, прилипшей к бумаге.

Голубую вывеску отеля они увидели издалека.

— Остановите, Уилфрид.

Он повиновался. Кароль колебалась. Уилфрид ждал, не торопил ее. Его больше ничего не интересовало. Она была ему безразлична. По другую сторону стены. Когда он был молод, ему нравился такой тип женщин: неброские и тем не менее обращающие на себя внимание. Их можно увидеть на вокзалах в залах ожидания, но, куда идут их поезда, не знает ни один человек. Они ждут. Они загадочны, а в уголках их глаз, хранящих легкий отпечаток «гусиной лапки», читается немного тревожная любовь. Вечерняя любовь. Огни позади жизни. Эти женщины волнуют юношей.

Уилфрид уже давно отказался от ремесла золотоискателя. Он понял, что чистого золота не существует. Но оно встречается во всевозможных, довольно приятных, поддельных украшениях.

Кароль взялась за ручку дверцы.

— Прощайте, Кароль.