Последние бои люфтваффе. 54-я истребительная эскадра на Западном фронте. 1944-1945 - Вилли Хейлман

После гибели Роберта Вайсса я принял командование над группой.[194] Пилоты смогли вырвать себя из глубокой депрессии, в которую впали после того гибельного 29 декабря. В любом случае у них было немного времени для печали или переживаний. В безумном хаосе боевые вылеты следовали один за другим. Лишь накануне Нового года стало немного спокойнее, поскольку погода изменилась, и сильные метели сделали полеты невозможными. Однако в разгар наших приготовлений к новогодней вечеринке прозвучал сигнал тревоги, и приблизительно в четыре часа дня мы получили приказ на взлет.

Все были взбешены и практически открыто выражали свое недовольство. Если взглянуть со стороны, то приказ выглядел абсолютно дурацким, обычным примером штабной тупости, поскольку летать было почти невозможно – плохая видимость, низкая облачность, порывистый ветер и в пределах часа должно было стемнеть.

Затем пошел снег…

Я был настолько раздражен, что чувствовал в себе склонность не повиноваться приказу. По телефону я доложил о числе машин пригодных к полетам.

Я хотел уберечь себя от беды. Но в результате получил разнос от командования и строгий приказ поднять в воздух все пригодные к полетам машины группы.

Шестьдесят «Фокке-Вульфов» поднялись в воздух в серых сумерках. При таком снегопаде пришлось долго кружить над аэродромом, пока все машины не заняли позиции в боевом порядке. С наземного центра управления пришел приказ: «Курс 180°». И больше ничего. Странно. Никакой сводки погоды и никакой цели.

Видимость была настолько плохой, что мы, естественно, должны были лететь в разомкнутом строю. Эскадрилья за эскадрильей, чтобы избежать столкновений, «Зеленое сердце» пролетало над склонами и глубокими впадинами Тевтобургского Леса. На малой высоте шестьдесят пилотов рисковали своей жизнью, поскольку все вершины были скрыты облаками.

Сумерки медленно окутывали окружающую местность.

Зажужжал стеклоочиститель, так как все ветровое стекло залепил снег.

Я видел вокруг себя лишь пять машин. То же самое видели и другие. Поскольку мы летели очень низко, то не могли поддерживать радиосвязь с наземным управлением. Петер Крумп ругался как извозчик. Дортенман бесился. Прагер даже поклялся, что спикирует в своем «ящике» в навоз, если эта проклятая глупость будет продолжаться еще немного дольше.

Я предупредил пилотов, чтобы они смотрели по сторонам с удвоенным вниманием. Любой, кто случайно получит шанс на посадку, должен немедленно садиться.

От падающего снега становилось еще темнее. Теперь было невозможно вернуться на наш собственный аэродром. Мы должны развернуться на противоположный курс. Пытаться маневрировать с группой из шестидесяти машин на высоте не более чем в 30 метрах над землей в этой узкой долине, казавшейся мышеловкой, было чистым безумием, самоубийством.

Хорошенький Новый год!

Огненный шар осветил снег. Один самолет из 10-й эскадрильи, должно быть, врезался в землю. Затем произошла еще одна катастрофа.

Меня охватила непреодолимая и бессильная ярость. Если бы только те дураки, что состряпали это для нас, сломали свои проклятые шеи вместо того несчастного. Сумасшедшие убийцы, посылающие людей в воздух в такую отвратительную погоду. Возможно, что в этом районе нет никаких вражеских самолетов, тогда в чем суть всего этого?

Внезапно я разглядел внизу сеть канала Миттельланд. Теперь я знал, где мы находимся.

– Хейлман – Дортенману. Это Хопстен[195] внизу.

Я отдал приказ:

– Всем медленный круг вправо. Держитесь выше, насколько это возможно. Дортенман, немедленно садитесь.

Эскадрилья приземлялась за эскадрильей. В полумраке из-за нервозности и опасности положения было много аварийных посадок. В течение одной минуты благополучно приземлилось пятьдесят две машины. Как мы уже знали, один пилот погиб. И хотя еще никто не знал о судьбе остальных семи, надо было надеяться на то, что с ними ничего не случилось.

– Хорошо, мы заберем самолеты завтра утром. Свяжитесь с аэродромом и скажите, чтобы они выслали автобус. Мы утопим наши печали в спиртном и устроим хорошую вечеринку в канун Нового года, а?

Ругаясь и ничего не видя, мы топали по снегу в тяжелых меховых ботинках в столовую.

– Вызовите Фаррельбуш, – приказал Прагер одному из ефрейторов.

Со смущенным лицом тот, запинаясь, сказал, что у него строгий приказ не пользоваться телефоном.

– Что происходит, налет или что-нибудь еще?

– Это чертовы ограничения.

Мы вчетвером возбужденно обсуждали этот вопрос, когда нас прервал гауптман, который только что вошел.

– Я Ворнер, – сказал он, представляясь.

Он командовал II./JG26, размещавшейся в Хопстене.[196] Со сладостно-горьким выражением он сообщил нам, что мы должны будем провести Новый год с ним.

– Но я боюсь, господа, что без всякого спиртного, – добавил он.

Потом мы узнали причину этого сумасшедшего, опасного вылета. Той ночью мы должны были быть далеко от Фаррельбуша. На всех аэродромах, словно сардины в банке, теснились истребители. Группы, базировавшиеся в отдалении, подобно «Зеленому сердцу», должны были быть сконцентрированы. Приказ на посадку здесь был отдан, едва мы поднялись в воздух, но, поскольку мы летели в режиме бреющего полета, наземный пункт управления не смог с нами связаться.

– Итак, загипнотизированные некими неизвестными телепатическими волнами, мы по собственной инициативе прилетели и приземлились в Хопстене, – сказал я со смехом. – Но, гауптман, вы можете сообщить мне причину всего этого?

– Господа, пожалуйста, пойдемте ко мне.

Немного позже мы вошли в уютную комнату в доме

владельца местной гостиницы, стоящем на краю аэродрома. Гауптман предложил моим друзьям и мне сесть.

– Господа, у меня есть запечатанный конверт, но я не могу открыть его до трех часов утра завтрашнего дня, так что вы видите, что я сам не имею никакого представления о том, что за новогодний подарок они прислали нам.[197] Я могу сообщить вам лишь то, что вы и ваши люди ни в коем случае не должны иметь контактов с кем-либо вне этого аэродрома.