Без права на тебя - Ксения Руднева

– Тогда перестань гладить меня, – тоненько пищу. – Это нечестно.

– Нечестно было начать встречаться с Лехой, когда ты к нему абсолютно ничего не чувствуешь, – замечает негромко Кир и убирает руку.

В его фразе нет злости или упрека, поэтому я дую губы и даю понять, что его поведение никуда не годится.

– А если какой-нибудь другой доцент или вообще профессор будут так же делать, мне тоже терпеть и не возмущаться? – ангельским голоском интересуюсь.

– Чего? – поперхнувшись, откашливается Кир, и я заливисто смеюсь.

Оказывается, мне нравится дразнить его, это какой-то отдельный вид удовольствия, пускающий смешливую щекотку по венам. Обедаем снова вместе, но Подольский уже ведет себя прилично, вполне достойно преподавателя, и мне не приходится нервничать. Хотя я, признаться честно, вполне ожидала от него повторения утренних шуточек.

В кафе он тоже едет со мной. Так и сидит всю мою укороченную смену за дальним, неприметным столиком и работает на ноуте. Я же ношусь, окрыленная, по залу и согреваюсь теплом, разливающимся по всему телу из-за простого присутствия Кира. А взгляды, которые он периодически бросает на меня и вовсе разжигают пожар в груди. Я действительно совсем недавно на полном серьезе считала, что мое сердце замерло и разучилось чувствовать и ускоряться? Даже самой смешно. А еще немного грустно понимать, как долго обманывала саму себя и Лешку заодно. Вот уж кто точно не заслужил разбитого сердца. Но жизнь такая бескомпромиссная, и между Лехиным, моим и Кириным я выберу два последних. Тяжело кого-то разочаровывать и делать больно, но продолжать притворяться и дальше – попросту невозможно.

На следующее утро тетя Лена ведет себя приличнее, и мне даже удается доспать до восьми. Зато потом я вынуждена уступать ванну опаздывающей родственнице, и кофе я пью с нечищеными зубами. Фу! Одна радость – Виталик все еще спит, не иначе как за компьютером вчера утомился, и общаться с двоюродным братцем лишний раз не приходится. Хоть какой-то бонус.

По пути в универ какая-то машина обрызгивает меня с ног до головы из грязной лужи, нужный автобус уходит из-под носа, и на первую пару я неприлично опаздываю. Не страшно, конечно, но до зубовного скрежета неприятно.

День, не задавшийся с утра, к середине как будто затаился, затих, чтобы уже вечером как следует долбануть по голове. Я безмятежно бегаю по залу кафе, кидаю довольные взгляды на Кира, который снова поглощен ноутбуком, но время от времени провожает меня взглядом. И в эти моменты я еле сдерживаю себя от того, чтобы начать подпрыгивать прямо на ходу. Мне ото всего смешно и хочется делиться радостью со всем миром. Ровно до того момента, как во время небольшого затишья я решаю проверить телефон. На нем три пропущенных от мамы, и мое сердце пропускает удар. Дрожащими пальцами тычу в экран и перезваниваю.

– Ян… – безжизненный голос на том конце провода.

– Мама, привет! Ты звонила? – я стараюсь звучать бодро, будто тем самым смогу прогнать поселившийся в самом центре груди страх и охватившее волнение.

– Да, дочка. Бабушка… – она буквально мгновения собирается с силами и обрушивает на меня: – умерла.

А я чувствую себя так, словно стою под камнепадом, и прислоняюсь к стене.

– Как? – хриплю бесцветно и не могу поверить. Как так? Все же хорошо должно быть. Мне все вокруг обещали, врачи обещали, и я верила… Как она могла умереть, если уже шла на поправку?

– Повторный инсульт. Ей операцию срочную стали делать, но все равно не помогло… – объясняет что-то мама, но я не вникаю в слова. Какой в них смысл? Теперь уже никакого.

Прощаюсь и съезжаю по стеночке на пол. Рыдания рвутся изнутри, выходят наружу некрасивыми хлопками, похожими на сухой собачий лай. Я скулю и реву, вытираю нос кулаком. Я настолько потеряна, что нет сейчас ничего, кроме ошеломительного горя, оно затмевает собой все вокруг. Не знаю, сколько времени я так провожу в подсобке, да мне и все равно, если честно.

В какой-то момент дверь распахивается, и в помещение входит обеспокоенный Кирилл. Он тут же бросается ко мне.

– Яна! Где болит? – тормошит он меня, осматривая на предмет повреждений. – Что случилось? Тебя кто-то обидел? Ну же, не молчи! – требует он, пока я цепляюсь за его руки, ища в них поддержки.

– Бабушка умерла, – не своим голосом сообщаю и протягиваю вперед телефон в качестве доказательства.

– Иди ко мне, – тихо говорит он, а потом усаживает к себе на колени и начинает качать, как маленькую девочку.

Именно такой я себя сейчас и чувствую. Маленькой, потерянной и беззащитной. Совершенно одинокой посреди огромного равнодушного мира. И только теплый уголек Кира не дает сорваться, держит и дарит надежду. Он пересаживает меня на стул, а потом идет к выходу из помещения.

– Сейчас я все улажу, и поедем отсюда, – обещает он, а я сижу в прострации и жду. Мыслей – ноль, как и понимания, что теперь делать.

Кирилл на такси увозит меня с работы. Галя, наш администратор, без проблем отпускает и обещает доработать вместо меня, тем более в кафе не так уж и много народа для вечера субботы. Все слова доносятся до меня как сквозь вату, а их общий смысл ускользает. Но я доверяю Киру и лишь сильнее жмусь к нему на заднем сидении машины. И снова он – мой якорь, крепкий и надежный.

Мы приезжаем к нему домой. Я впервые оказываюсь в квартире Кирилла, но мне сейчас не до интерьера. Да я даже не замечаю, сколько у него комнат и на каком этаже мы находимся! Вроде бы не на первом. Кир усаживает меня на кухонный диванчик, а сам вынимает из шкафчика коробку и начинает в ней рыться, шуршит чем-то. Потом выдавливает на ладонь таблетки и протягивает мне.

– Что это? – смотрю на желтые кругляшки.

– Пей, это валерианка. Мне хорошо помогала в свое время.

Послушно глотаю таблетки, запиваю холодной водой и откидываюсь на спинку. Прикрываю глаза, из них все так же сочатся слезы. Кирилл присаживается рядом, а я льну к нему, будто он мой магнит. Он гладит меня по волосам, позволяя проживать свое горе, не торопит, не раздражается и не осуждает. Он просто рядом. Не знаю, то ли таблетки действуют, то ли слезы имеют обычное физическое свойство заканчиваться, но через какое-то время я перестаю плакать.

– Хочешь чаю? – предлагает Кирилл, и я соглашаюсь.

Пью эрл-грей, вяло жую печенье, а потом начинаю рассказывать. Про детство, про то, как бабушка поила меня горячим молоком с маслом в случае болезни, как учила полоть на даче, как мы за грибами ездили… Про то, что оказалась единственной, кто не осудил и принял меня, беременную от женатого. Даже родители отказались, а бабушка – нет. Приняла, заботилась, любила.

С меня будто какой заслон сдернули. Я говорю и говорю, не обращая внимания на остывший чай, на сумерки, собравшиеся за окном, а Кирилл не перебивает. В его глазах сочувствие, интерес и безусловная поддержка. С каждым выплеснутым наружу словом, с каждой фразой мне становится легче. Нет, боль от неожиданной потери никуда не уходит, но хотя бы перестает быть такой ядовито-жалящей. Она улегается внутри, обещая стать моей новой верной соседкой на ближайшее время, но убирает шипы.