Сон юности. Записки дочери Николая I - Ольга Романова

23 августа, после службы с молебном, мы отправились в путь. Нас сопровождали оба лейб-медика, Мандт и Маркус, граф Апраксин и граф Шувалов и фрейлины Екатерина Тизенгаузен, Варенька Нелидова и Анна Алексеевна. К моей большой радости, для того, чтобы я «в изгнании» не была одна, к нам присоединилась в Италии Вера Столыпина. Мы ехали в нескольких экипажах и только днем. Два экипажа были предназначены для камер-фрау, из которых один всегда ехал впереди нас, чтобы быть на месте, когда прибудет Мама́, и чтобы приготовить для нее все, к чему она привыкла. В то время как она спала, один из экипажей уже ехал дальше. Это было прекрасно организовано, но из-за множества экипажей почта была не в силах поставить нужное количество лошадей, и запрягали крестьянских лошадей, которые очень медленно подвигались с перегруженными экипажами. Поэтому часто бывали опоздания на пять-шесть часов. До Штеттина мы ехали таким способом. В Кенигсберге мы остановились на день для отдыха, а 30 августа праздновалось мое 23-летие в замке Мариенбург. Это было под вечер. Рыцарский зал замка был ярко освещен факелами, навстречу мне неслось хоровое пение, и мне показалось, что я перенесена на столетия назад, во времена, когда рыцари Немецкого ордена стояли здесь на страже своей веры.

Из Штеттина, где нас встретил Король Фридрих Вильгельм IV и дядя Вильгельм, мы поехали по железной дороге в Берлин. Путешествие длилось 6 часов. На вокзале нас встретила русская делегация и бесконечные кузины и кузены всех возрастов. Когда мы наконец приехали в Сан-Суси, я была совершенно оглушена; Мама́ же была рада видеть своих близких и не чувствовала усталости. Несколько дней мы провели в Потсдаме, Берлине и Шарлоттенбурге. Эти дни неслись в вихре разных развлечений и празднеств. Король дал в нашу честь «Антигону» в инсценировке Тика. Это был уже пожилой человек: жил он, так же как и Александр Гумбольдт, при дворе. Я посетила в Берлине скульптора Рауха в его ателье. Он был поражен моим сходством с Папа́ и очень хотел сделать с меня бюст. «Сейчас вы во цвете своих лет, – сказал он, – через четырнадцать дней вы, может быть, уже будете выглядеть иначе». И он стал говорить о том, что возьмет отпуск и приедет в Палермо. Отпуска этого он не получил, к большому моему сожалению, так как мне очень хотелось, чтобы он сделал с меня бюст.

Я страшно скучала во время визитов всевозможных немецких принцев и принцесс. Первые мне казались безвкусными и узкими в своих взглядах и натурах. Это было, наверное, следствием их воспитания, которое не требовало от них ничего иного, кроме военных учений, выдержки и хороших манер в обществе, а также знания верховой езды и охотничьих приемов. Все же остальное, как, например, прочесть хорошую книгу, было ненужным и смешным, ученый был только предметом насмешек, на которого они могли, благодаря своему знатному происхождению, смотреть свысока. Таковы были тогдашние принцы: стали ли они теперь иными? Совершенное исключение представлял собой принц Карл Баварский. Несмотря на то что ему было уже за сорок лет, он сразу же произвел на меня симпатичное впечатление. Он был преисполнен рыцарства, и чувствовалось, что в нем есть сердце. При встречах с ним мы много и непринужденно болтали.

Через Веймар, Нюрнберг, Аугсбург мы приехали в Мюнхен и затем в Инсбрук. Везде делались остановки, всюду были приемы в нашу честь, утомительные для Мама́ с ее больным сердцем. Меня не покидала боязнь, что она может серьезно захворать в дороге. К тому же погода была чувствительно свежей, особенно когда в Партенкирхене мы приблизились к Альпам. Долины и горы были окутаны туманом, пейзаж казался мне безнадежным. Но когда мы перевалили через Бреннер, неожиданно прояснело. Там, где вытекает Етч, уже веяло мягким воздухом, и над Южными Альпами стояло синее небо. Встав в экипаже, я вдыхала в себя этот чудесный южный воздух и смотрела вперед на дорогу, где в синем утре вырисовывались горы Италии. Вскоре направо и налево от дороги замелькали гирлянды виноградников, дома с плоскими крышами и стоящие отдельно от церкви колокольни. Когда вечером, около десяти часов, мы достигли Триеста, везде были открыты окна, поющие люди возвращались из деревни в город, и их мелодичные голоса приятно ласкали слух. Я слушала, и какое-то неведомое чувство счастья вливалось в мое сердце. Вскоре ко мне пришла Мама́ и положила мою руку на свое сердце. Я чувствовала его равномерное биение, а она сказала мне, что не чувствует больше тех болей, которые не переставая мучили ее в течение нескольких месяцев. Мы обе плакали радостными слезами. Здоровье Мама́, которое было целью нашего путешествия, восстановилось, как только мы ступили на землю Италии.

Наш путь лежал через Брешиа, Верону, через Ломбардию в Комо. Там нас нагнал курьер из Петербурга, принесший весть, что Папа́ через Прагу также выехал в Италию. 4 октября, когда мы обе были еще в постели, я услышала барабанный бой, подняла штору и вскричала: «Это Папа́!». Чтобы сделать нам сюрприз, он приехал на три дня раньше, чем его ожидали. С его приездом для меня настали дни уверенности и покоя, который он всегда распространял вокруг себя. Все вместе мы поехали в Геную и оттуда, два дня морем, в Палермо. Мама́ была совершенно ослабевшей после морской болезни. Ее снесли в экипаж. Мы проехали через город и должны были еще полчаса добираться до предназначенной нам виллы «Оливуцца». Она принадлежала княгине Бутера (русской по происхождению) и была устроена в привычном для нас вкусе. Палермо не показался мне по приезде таким эффектным, как Генуя или Неаполь. Я могла бы сравнить его с натурой, которая открывает свои сокровенные нежные стороны характера только постепенно. В саду нашей виллы росло все, что только есть в Италии: олеандры, пальмы, сикоморы, бамбуки и густые кусты мимоз, на клумбах – фиалки и розы, в изобилии. Любимая скамейка Мама́ стояла под кипарисом. Оттуда можно было видеть через цветы и зеленые газоны маленькое возвышение со стоящим на нем небольшим храмом, по правую руку синело море. Уже в первые дни Вера Столыпина и я предпринимали на осликах далекие прогулки по окрестностям. Мы были совершенно одинаково одеты, в платья из козьей шерсти и в круглых шляпах из итальянской соломки.

В один прекрасный день граф Потоцкий, наш посол в Неаполе, возвестил нам о визите короля Фердинанда II Неаполитанского. Королева Тереза не смогла его сопровождать, так как еще поправлялась после шестого ребенка. Король был огромный, настоящий колосс. Он был воспитан, как все бурбонские принцы до революции 1789 года, и так же, как Людовик XIV, был уверен: «Государство – это я». Он думал, что Папа́ является воплощением абсолютной власти, и открыл ему свое сердце. Как глубоко было его удивление, когда Папа́ сказал ему, что считает себя первым слугой своего государства и для него прежде всего долг, а потом уже собственные удобства и развлечения. Он был очень смущен и признался, что был воспитан в ложных идеях и ложных представлениях. Он старался во всем подражать Папа́. Надо считаться с этим, когда оцениваешь его личность или говоришь о тех ошибках, которые были сделаны в его правление. В глубине души это был честный человек. Когда мы после месяцев пребывания в Палермо поехали через Неаполь, мы несколько раз имели возможность убедиться в его деликатности и дружбе к нам. Он приходил, только когда Мама́ приглашала его, и каждый раз, когда говорилось о Папа́, он сиял и называл его своим образцом для подражания.