Крокодил из страны Шарлотты - Иоанна Хмелевская

Но прежде чем обращаться к ним, надо наконец добить этого доисторического монстра! Немедленно в прачечную!!!

Свежий порыв энтузиазма очень кстати проветрил мою голову, и в ней появилась благословенная, спасительная мысль, которой следовало бы появиться еще час назад, а именно: призвать на помощь Норвежца. Так и быть, приму его приглашение на виски, соглашусь разделить с ним ужин, даже приправленный мышьяком, но сначала пусть мне поможет открыть этот треклятый рундук!

Норвежец, которого в данный момент восхитило бы даже предложение почистить авгиевы конюшни, исходи оно от меня, внял моей просьбе с восторгом. Я почти не вдавалась в объяснения, почему это мне понадобилось взламывать кофр на чужом чердаке, – все равно парню сейчас море по колено.

– Последний день! – ликовал он. – Последняя возможность! На этой неделе приезжает моя невеста, а она меня на бега не пускает! Последний день – и такое везение!

Хорошо бы такое везение сопутствовало ему и дальше, мы бы тогда справились с кофром прежде, чем нас застукают конкуренты…

В прачечную мы проникли никем не замеченные, если не считать кудлатого и прыщавого юноши, который торчал у калитки и – господь свидетель! – ковырял в носу. Он скользнул по нам бессмысленным взглядом, и на какую-то секунду мне показалось, что где-то я его уже видела, впрочем, таких юнцов я перевидала здесь десятками, все они у меня стали на одно лицо.

Первым делом я велела Норвежцу объясняться на территории прачечной только шепотом и передвигаться только на цыпочках, что при его состоянии духа далось ему нелегко. Охотней всего он бы сейчас пустился в пляс, распевая во все горло, и меня не покидала тревога, что в любую минуту так оно и случится. Избранный мною способ вскрытия слегка его озадачил, он робко посоветовал подобрать ключ, но на своем предложении не настаивал. Мы незамедлительно приступили к откручиванию оставшейся тысячи болтов.

Большинство из них заржавело и накрепко срослось с железной обивкой. Мужская рука оказалась очень даже кстати, особенно если учесть, что из боязни шума я категорически отвергла всякие радикальные способы вроде обстукивания и прочего. Норвежец подчинился моим требованиям безропотно, хотя и не без внутренней борьбы.

Так трудились мы в поте лица часа полтора, уже начинало смеркаться, когда пришла пора отодвинуть махину от стены и заняться корпусом с тыльной стороны. С максимальными предосторожностями стали мы передвигать всю рухлядь, которой не видно было конца, как вдруг Норвежцу пришлось замереть в такой неудобной позе, что он потом без моей помощи не мог разогнуться. Я как раз стояла навьюченная кипой упаковочной бумаги, сохранившейся еще со времени Алиции, и только собиралась освободиться от нее, чтобы поддержать охапку досок, норовивших грохнуться у него из рук, как вдруг за дверью раздались шаги. Я замерла, и Норвежец, следуя моему примеру, тоже. Он застыл в дурацкой позе прямо напротив замочной скважины величиной с пушечное жерло. Дыра зияла гораздо выше скобы и, судя по имеющемуся засову, по назначению не использовалась. Если бы кто-то заглянул в нее, то перед ним сразу предстала бы физиономия Норвежца, разве что слегка нечеткая в вечернем сумраке. Четкая или нечеткая, но лучше бы вовсе не представала.

К несчастью, я не могла вспомнить, как по-французски сказать «наклонитесь», а каждая секунда была на счету.

– Abaissez! – надрывно прошипела я, отдавая себе отчет, что приказываю ему что-то укоротить. Объясниться жестами у меня не было возможности, потому как крафтовая бумага, которую я держала в охапке, жутко бы захрустела. Норвежец продолжал пребывать в оцепенении, взирая на меня с выражением глубокой озабоченности. Видимо, мучительно гадал, чего же я от него хочу.

Французский напрочь вылетел у меня из головы, зато вспомнилась аналогичная сцена из английского детективного фильма и то, что сказала при таких же обстоятельствах одна леди одному джентльмену. Не зря я всегда считала детективы очень жизненным жанром.

– Get down! – надсадным шепотом приказала я, и молодой человек, молниеносно согнувшись пополам, принял позу, сделавшую бы честь звезде советского балета. Да еще с охапкой досок, шутка ли! Как он мне потом сказал, ему тоже помогли детективные фильмы – сработал подражательный рефлекс. При таких-то деньгах, да еще в такой ситуации – неудивительно, что ему показалось, будто в него сейчас пальнут через замочную скважину!

Шаги раздавались уже на нашей площадке. Норвежец застыл в балетной позе, свет я еще не успела зажечь, так что теперь пришелец мог глазеть в замочную скважину сколько влезет. Только бы он не отомкнул дверь!

Но он даже и не пытался. Стоял себе и сопел, как гиппопотам, – астма у него, что ли? Или аденоиды? В обществе Норвежца мне не было страшно, скорее злость одолевала. Какого черта, сколько же нам торчать в акробатических позах!

Как-то мне пришло в голову одно любопытное наблюдение. Я заметила, что можно держать руку три часа в одном положении, совершенно его не меняя и не чувствуя никаких неудобств, если эта рука лежит на баранке автомобиля. При любых других обстоятельствах даже две минуты покажутся вечностью.

Но этот аденоидный астматик ухитрился проторчать на площадке не меньше двух тысячелетий. Наконец он испустил парочку еще более звучных рулад и сошел вниз, но всего на пол-этажа. Чем-то он там занимался, я долго гадала, пока не сообразила, что он раскуривает трубку. Чмокал и сопел так, словно хотел нас оглушить.

Мне все это уже до чертиков надоело. Я избавилась, по возможности бесшумно, от бумаги, освободила Норвежца от досок, мы с ним развернули кофр и снова принялись за работу. Состояние у меня было такое, что я спустила бы с лестницы целую ораву бандитов, попытайся они нам помешать.

Видимо, от нервного потрясения мы почувствовали прилив сил и последние болты открутили уже на ощупь. К снятию оков, однако, мы не могли приступать до тех пор, пока тот гиппопотам не соизволит докурить и не исчезнет. Я пошла в прачечную и, приготовясь увидеть какую-нибудь до содрогания знакомую физиономию, прилипла к замочной скважине.

На фоне окна фигура его вырисовывалась до пояса и была даже немного освещена. Обыкновенной внешности, среднего роста, средних лет, в шляпе, со слегка озабоченным лицом. Я могла дать голову на отсечение, что никогда в жизни этого типа не видела. Он стоял себе и спокойненько попыхивал трубкой, а я глазела на него, согнувшись в три погибели, на одеревенелых ногах. Когда я уже готова была выскочить за дверь и в слепой ярости рявкнуть по-польски: «Пшел вон отсюда, скотина!» – субъект причмокнул погромче, бросил взгляд на дверь, за которой я костерила его почем зря, и стал спускаться вниз. Отношение мое к нему круто переменилось, и я забеспокоилась, как бы он, не дай бог, не свалился на ступеньках и не переполошил жильцов. К счастью, все обошлось и он сошел вниз – медленно, истомив мою душу, но сошел-таки.

Я воротилась к своему кофру и Норвежцу, включив по дороге свет.

– Бесполезно, – прошептал мне Норвежец, показывая на отвинченную железяку. – Она приварена к замку, а замок внутри.