Логово зверя - Андреа Жапп

Послеполуденное заседание началось с опозданием, поскольку пришлось будить камерленго Бенедетти. Он был бледным как полотно, и у него кружилась голова. Он с трудом мог говорить, что удивило собравшихся, знавших его как человека, наделенного признанным ораторским талантом. Тем не менее Бенедикт XI внимательно выслушал советы своего камерленго. Несомненно, Гонорий был единственным настоящим другом, привязавшимся к нему после того, как он стал Папой. Он был ему за это тем более благодарен, что прелат не скрывал своей привязанности к Бонифацию VIII. Бенедикт XI охотно соглашался, что не обладал ни властностью своего предшественника, ни его манерами, достойными Юпитера. Не было у него и императорского видения Церкви, у него, человека, глаза которого становились влажными при упоминании о мученичестве Христа и бегстве Марии. Поэтому безупречная поддержка камерленго была для него очень важна, а впоследствии стала и вовсе бесценной.

Папа был встревожен. Отлучение Гийома де Ногаре от Церкви не понравится королю Франции. И все же требовалось стукнуть кулаком по столу. Отсутствие наказания выдаст страх, который он питал к этому неумолимому государю. К тому же оно может еще больше уменьшить политическое влияние Церкви. Гонорий Бенедетти убедил Папу: прямое нападение на Филиппа Красивого может обернуться самоубийством. А вот Ногаре был вполне приемлемым козлом отпущения. Бенедикт по очереди слушал своих советников, лакомясь фигами. Он был до того озабочен, что фиги показались ему едкими, и он не получил от них того удовольствия, которое они обычно доставляли ему.

Они покинули улицу Бюси чуть позже девятого часа. Франческо де Леоне, следовавший в двух шагах за Джотто Капеллой, чтобы подчеркнуть свое подначальное положение, опустил голову.

Работы по возведению дворца на острове Сите, задуманного Людовиком Святым, до сих пор не начались, и вся государственная власть еще была сосредоточена в суровой крепости Лувра, расположенной сразу за границей столицы, недалеко от ворот Сент-Оноре. В цитадели, которая по-прежнему была лишь неприступным донжоном, построенным по приказу Филиппа Августа, стремившегося сосредоточить в одном месте канцелярию, счетную палату и казну, все ютились, как могли.

По улице Сен-Жак они дошли до Малого моста, затем пересекли остров Сите, чтобы попасть на Большой мост, называвшийся еще мостом Менял, который упирался в улицу Сен-Дени. Они свернули налево, словно возвращаясь обратно, но на этот раз по правому берегу, чтобы добраться до Толстой башни Лувра. Торговцы, рыбаки Сены, зеваки, нищие, уличные девки, мальчишки толкали друг друга, окликали, бранилась в этом переплетении узких, провонявших нечистотами улочек. Плющилыцики[64]и мельники, вручную тащившие свои тележки, оскорбляли друг друга, загораживали проход, утверждая, что они пришли первыми.

Джотто пробурчал, скорее по привычке, чем в надежде завязать разговор со своим молчаливым спутником:

– Только посмотрите на это нагромождение. Все хуже и хуже! И когда они только решат построить новые мосты? Мы проделали тройной путь, хотя Лувр находится в нескольких сотнях туазов от улицы Бюси.

На что рыцарь невозмутимо ответил:

– Тем не менее лодочники перевозят людей и товары от Лувра до Нельской башни, разве нет?

Джотто посмотрел на него как побитая собака, а потом признал:

– Да… но им надо платить.

– Так ты ко всем своим грехам добавил и скупость? А ведь я думал, что та скромная еда, которой ты меня угощал, была знаком твоего внимания к моему здоровью.

Но Капелла не собирался оплачивать два перевоза. У него разыгралась подагра, нога ныла от щиколотки до колена, но тем хуже! Они пойдут медленно.

Привратник встретил их с надменным видом, в полной мере свидетельствовавшим о том удовлетворении, которое он получал от своей маленькой должности. Им пришлось ждать добрых полчаса в прихожей мсье де Ногаре. За это время они не обменялись ни единым словом.

Наконец их ввели. Леоне встретился с их самым серьезным противником, поскольку речь не могла идти о Гийоме де Плезиане, которого Джотто описал как красивого весельчака. Мужчина лет тридцати, который стоял за заваленным документами длинным столом, заменявшим бюро, был невысокого роста, почти тщедушным. Его голову и уши покрывала ярко-синяя велюровая шапочка, заострявшая и без того худое лицо, освещаемое горящим взглядом, который делали почти неприятным веки, лишенные ресниц. Несмотря на увлечение роскошной одеждой, словно выставленной напоказ, и моде, укоротившей мужские наряды, Ногаре остался верным скромной длинной мантии легистов. Поверх мантии он носил безрукавку с разрезом спереди, единственным украшением которой была оторочка из беличьего меха.[65]В камине ярко пылал огонь, и Леоне спросил себя, не выказал ли больной Ногаре знак дружбы, согласившись их принять?

– Садитесь, мой добрый друг Джотто, – пригласил Гийом де Ногаре.

Франческо де Леоне остался стоять, как и подобало приказчику банковского дома. Наконец легист сделал вид, что заметил Леоне, и спросил, не глядя на него:

– А кто ваш спутник?

– Мой племянник, сын моего покойного старшего брата.

– Я не знал, что у вас был брат.

– У кого его нет? Франческо. Франческо Капелла. Мой племянник оказал нам большую честь…

Ногаре докучали пустые разговоры. К тому же светское терпение не входило в число его достоинств, но он слушал банкира с легкой улыбкой на губах. Тридцать тысяч ливров, которые он надеялся занять у него, стоили определенной снисходительности.

– …в течение трех лет он был одним из камергеров нашего покойного святого отца Бонифация…

Искорка заинтересованности вспыхнула в этом странном неподвижном взгляде.

– А потом история с женщиной… потасовка, одним словом, немилость.

– Когда?

– Незадолго до кончины нашего Папы, да хранит Господь его душу.

– Если это так, пусть суд Господа отмоет его от многочисленных грехов, – язвительным тоном согласился Ногаре.

Ногаре был человеком веры, требовательной веры, заставлявшей советника короля ненавидеть Бонифация, который, по его мнению, был недостоин величия Церкви. В отличие от своего предшественника Пьера Флота, решившего окончательно избавить монархию от постоянного вмешательства папской власти, Ногаре лелеял честолюбивую мечту позволить королю дать Церкви безупречного представителя Бога на земле. Леоне знал о тайном участии Ногаре в крупных церковных делах, взбудораживших Францию. Затем Ногаре вышел из-за кулис, чтобы иметь возможность действовать в открытую. В частности, в прошлом году он произнес злобную речь, обличающую «преступления» Бонифация VIII. Другими словами, он мостил дорогу будущему Папе короля, разумеется, не без помощи Плезиана.