Кирилл Лавров - Наталья Старосельская

— Это очень интересно! А где больше возможностей для такого процесса — на съемочной площадке фильма или на театральной сцене?

— Это зависит не от места работы, а от других условий — драматургического материала роли, режиссуры, ансамбля. Иное дело рост, движение самой роли. Здесь, конечно, преимущества театра неоспоримы. По крайней мере, лично для меня. Потому что я, по-видимому, отношусь к тому типу актеров, у которых работа над ролью не заканчивается с премьерой. Чаще даже происходит так, что дата выпуска спектакля и полная готовность роли не совпадают. На премьере может прозвучать лишь общий рисунок роли, конспект будущей работы с отдельными удачно найденными сценами. Настоящая премьера моей работы в спектакле может произойти, допустим, через полгода после первого показа на публике. В кино все иначе. Снимаешься и знаешь: вот как сейчас сделаешь, так и будет. Ничего потом не изменишь. Когда смотришь фильм целиком, нередко испытываешь легкое разочарование. И здесь бы надо не так, и вот тут бы хорошо переделать. В этом специфика работы над ролью в кинопроизводстве. И тут уж ничего не поделаешь. Как я сам оцениваю работу в фильме „Укрощение огня“? Разбирать и оценивать собственную работу не берусь. Но одним секретом могу поделиться. У меня есть свой, так сказать, домашний критерий удачности. Или, наоборот, неудачности. Я называю его — стать своим. Это означает следующее: меня должны признать за своего люди той же профессии, что и мой герой. В данном случае, те, кто делал своими руками эту технику, кто работал изо дня в день рядом с Королевым, близко знал его. Уж они-то не пропустят ни одной фальшивой нотки в поведении Башкирцева, не простят мне и грана лжи — в словах ли, в жесте. Их глаз, их присутствие я постоянно ощущал в работе. Может быть, особенно остро оттого, что, как известно, съемки картины происходили не в павильонах, а в тех местах, где действительно разворачиваются события нашей ленты. Другими словами, в непосредственном контакте с этими людьми.

— Что же было в итоге? Признали они в вашем герое своего?

— Да, признали».

За этим скупым и немногословным признанием Лаврова стоит не просто рассказ о работе над ролью — восторг и восхищение от того, что люди узнавали Сергея Павловича Королева, его интонацию, его жесты, его внутреннее горение своим делом, своей великой мечтой. И невольно (а для кого-то и вольно) любовь к выдающемуся ученому переносилась на любовь к артисту. За органичностью виделось совпадение, а оно, в свою очередь, приводило людей к Кириллу Юрьевичу Лаврову со своими проблемами и заботами как к некоему символу высшей справедливости, к тому, кто сумеет во всем разобраться и непременно помочь…

Подобные роли делали общественную нагрузку Кирилла Лаврова еще более многообразной и все возрастающей — это было человеческое доверие к слиянию артиста со своим персонажем, и оно, это доверие, требовало от столь ответственного человека, как Лавров, все большего погружения в людские проблемы. Он старался выслушать, вникнуть, помочь всем и как депутат, и как заместитель председателя Ленинградского отделения ВТО, и как член обкома партии. Времени на семью оставалось совсем немного, но, может быть, именно поэтому так ценил и так любил Кирилл Юрьевич часы досуга, проведенные вместе с женой, сыном, дочерью… И еще хотелось побыть наедине со своей с любовью собранной библиотекой, которая подбиралась в соответствии с главными пристрастиями Лаврова — книгами по истории России и Петербурга.

Ленинград Лавров любил самозабвенно. В одном из цитированных уже на этих страницах интервью 2003 года, когда город уже переименовали, он говорил о нем на редкость образно и точно: «Для меня Петербург… — красивейшее украшение Российской империи… Летом Петербург очаровывает. Если плыть на катере по рекам и каналам, открывается восхитительный вид. Ходишь по набережной и не замечаешь ничего удивительного. А вот с воды город выглядит сказочно. Георгий Александрович говорил: „Я люблю Москву, люблю Тбилиси, а работать могу только в Ленинграде“… Здесь сам ритм жизни способствует творчеству. В этом смысле БДТ Товстоногова, конечно, продукт нашего города. В какой-то момент он стал символом театрального Петербурга… Мне не раз предлагали перебраться в столицу России, но я не мыслю себя вне Петербурга… Каждый год на мой, а иногда и на Машкин день рождения мы брали корзину со снедью, бутылку шампанского, бокалы и всей семьей ехали в Царское Село. Почему туда? Возможно, потому что это место дорого мне с детства. Летом мама снимала в Царском Селе комнату. Два года подряд мы жили в „Циркуле“ — полукруглом одноэтажном здании у плаца Екатерининского дворца. Раньше там обитала прислуга, а после революции поселились обычные люди. Они сдавали комнаты на лето. Отправляясь на именинную прогулку, мы обязательно проходили мимо „Девушки с разбитым кувшином“, мимо Камероновой галереи, добирались до краешка Александровского парка, до того места, где он переходит в Баболовский парк. Там вынимали из корзинки шампанское, погода обычно стояла хорошая. Мы с Машей — осенние: я родился в сентябре, она — в октябре… И назидательных речей о патриотизме детям, Маше и Сергею, уже не требовалось».

Да и какие могли быть речи, когда дети впитывали с самого раннего детства не только величавую красоту удивительного города, но и восторженное отношение отца к улицам, набережным, мостам и водам Ленинграда!.. Кирилл Юрьевич мог говорить о своем городе часами; немногословный обычно, он становился оживленным, интонации теплели, а образности его сравнений мог бы позавидовать поэт. Когда в 1995 году Кирилл Лавров был удостоен звания «Почетный гражданин Санкт-Петербурга», это воспринялось всеми на удивление естественно — иначе и быть не могло! Лавров и Ленинград, Лавров и Санкт-Петербург были связаны прочнейшими, неразрывными нитями от рождения Кирилла Юрьевича до самой его смерти…

Но вернемся в Большой драматический театр, на набережную Фонтанки. В самом начале нового театрального сезона, 24 сентября 1973 года, в труппе проходила читка пьесы Александра Вампилова «Прошлым летом в Чулимске» и по традиции, давно уже установленной Товстоноговым, подробное ее обсуждение.

Не так часто обращался Георгий Александрович к современной драматургии, хотя и очень хотел этого. Наконец он нашел пьесу, в которой режиссеру увиделось подлинное открытие, откровение. Об этом и говорил он с артистами 24 сентября 1973 года: «Пьеса эта — концерт для скрипки с оркестром. Шаманов ведет главную партию, это — скрипка… Чем сложнее и глубже произведение, тем труднее найти какую-то единую, всем понятную формулу. Но мы не будем ее искать. Попытаемся вникнуть в суть, раскрыть ее. Верно, что в каждом есть и доброе и злое. Верно, что речь идет о вере в будущее… По внешнему ходу пьеса может показаться пессимистической, но она вызывает катарсис. Происходит нравственное очищение. При другом способе выражения это грустная история о потерянных людях. У Вампилова это — крупные личности, и становятся они таковыми на наших глазах. Это великолепная драматургия… Необходимо принести в каждом характере его прошлое… Ничего здесь не зачинается с нуля, но в то же время как будто бы с нуля… Все наэлектризовано, все вибрирует в этом захолустье… И у каждого есть субъективное оправдание. В пьесе нет отрицательных персонажей».

Подобный взгляд на Вампилова (и, в частности, именно на эту пьесу) был у Товстоногова совершенно новаторским — уже не было на свете драматурга, но о его творчестве принято было судить иначе. Товстоногов же ставил пронзительный спектакль о бессмысленном существовании людей, которые пьют (и не всегда чай), едят, носят пиджаки, а тем временем проходит их жизнь, время катится и катится вперед, туда, где им, скорее всего, не найдется места. Не случайно на репетициях Георгий Александрович нередко вспоминал Чехова: «Это открыл Чехов — отставание от того, что человек понимает, по отношению к тому, что с ним происходит. Слова рождаются раньше, чем чувства».