Лютый остров - Юлия Остапенко

– Я не могу. Он...

– Он тебя простит, – говорит Эйда и берет его за руку.

И Клирик Киан Тамаль думает, что ему, видимо, до конца своих дней придется просить прощения.

Базар – сердце портового города. Все желания, все помыслы, все золото стремится к базару, как кровь стремится к могучему сосуду в груди, дабы наполнить его жизнью. Юнец приходит сюда спустить выданное щедрым родителем содержание, старец ищет здесь поддержку своей немощи, влюбленный придирчиво выбирает дар для возлюбленной, отец с умильной улыбкой присматривает игрушку любимому чаду. Всякий – богатый и бедный, одинокий и окруженный льстецами – найдет здесь то, что будет и по средствам ему, и по сердцу. Поэтому, если не льют весенние дожди и не штормит зимнее море, во всякий час от утренней до вечерней зари криклив, цветаст, многолюден и взбудоражен базар Ильбиана – самый большой и прославленный рынок рабов в Фарии.

Он тянется вдоль пристани города, с юга на север, и чем выше, тем богаче пришвартованные к берегу корабли торговцев, опрятнее помосты, здоровее рабы и красивее рабыни, степеннее покупатели и туже кошельки, передаваемые в руки торговца из рук новоиспеченного хозяина. Наибольшая сутолока и толчея стоит ровно в центре базара – там выбирают товар богатые купцы и мелкая знать. Они оставляют здесь немалые состояния и уводят за собою прекрасных женщин, сильных мужчин, сладкоголосых певцов и златоруких умельцев – то, чем каждый хотел бы владеть, но что далеко не каждому доступно, потому в этой части рынка всегда толпятся зеваки, охочие поглазеть на чужое добро и удачу. Однако куда как с большей охотой они бы проследовали еще севернее, в самый дальний конец базара, выходящий за пределы пристани, где высится каменный дом с мраморной лестницей. Но увы – ее охраняют молчаливые стражи, лица которых всегда закрыты, а обнаженные ятаганы сверкают в лучах полуденного солнца, слепя глаза и отваживая легкомысленных. Не каждому позволено подняться по этой лестнице, ступить за резную дверь, пройти прохладной галереей и оказаться в круглом зале, где на шелковых подушках, потягивая лучшее в Фарии вино, обмахиваемые опахалами из павлиньих перьев, лежат богатые из богатых, знатные из знатных. И хотя они переговариваются между собой с небрежной ленцою людей, не знающих слова «спешка», взгляды их то и дело обращаются к помосту из красного дерева, освещенному дюжиной масляных ламп. Там, в мареве благовоний, их пресыщенным взорам является то, что никогда не окажется в южной части рынка, то, за чем они прибыли сюда изо всех уголков Фарии, из разрозненных княжеств, а кое-кто – и из более дальних краев.

Они глядят и ищут то, что оправдает долгое и опасное путешествие.

– Сиятельнейшие беи, перед вами – воин, готовый стать гордостью вашей охраны и грозою ваших недругов! Это воин племени барра, варварского народа с далекого Севера. У себя на родине он был вождем, а согласно законам барра, лишь свирепейший из воинов достоин править. Начнем с пяти сотен дайраров...

– Сиятельнейшие беи! Пред вами – мастер-ваятель с берегов Даланая. Из-под рук его вышло множество дивных статуй, среди которых образ кмелтской богини Радо-матери – многие из уважаемых могли видеть его в Лайнийском храме. Человек этот, как вы видите, здоров и молод, и лучшие творения его, волею богини Аваррат, – впереди. Начнем с шести сотен!..

– Сиятельнейшие, пред вами – женщина, о белой коже и золотых волосах которой сложили немало песен в ее родной земле, в далеком Бертане... Пять сотен!..

Если рынок рабов – сердце Ильбиана, то Большой Торг – сердце рынка. Беи качают головами, поглаживают окладистые бороды, разглядывают предлагаемое чуть расширенными глазами.

– Серкан-бей дает шестьсот монет за вождя барра...

– Семьсот дайраров за скульптора дает Ордан-бей из Баш-Алара...

– Тысяча! Тысяча дайраров за женщину от Гияза иб-Анира из Лашкаралы!..

За тысячу дайраров можно год кормить десять бедняцких семей Ильбиана. Золотоволосая женщина из Бертана не знает о том, что стоит так дорого. Ее голова опущена, руки свободно свисают вдоль тела, открывая обнаженные груди, глаза закатились так, что видно только белки, пьяная улыбка блуждает на сочных губах. Ее здесь нет.

– А сейчас, уважаемые, прошу вас с особым вниманием обратить сиятельные взоры... Ибо то, что узрите вы, происходит в сих стенах впервые с той поры, как они возведены. Пред вами, сиятельнейшие, – человек, до недавнего времени называвшийся Белым Ястребом!

Тишина повисает над собранием. Даже шелест опахал стих, потому что слуги – и те поражены.

Мужчина на помосте приковывает всеобщие взоры. Он одурманен наркотиком, как и все рабы, выставляемые на Большом Торгу, но его руки и ноги все равно отягчены цепями. На нем нет ничего, кроме набедренной повязки, так что каждый может видеть его мускулистое, загорелое тело, блестящее от драгоценных масел. Голова его непокрыта, темные волосы аккуратно расчесаны руками рабов, безбородое лицо неподвижно и безмятежно. Он не столь высок и плечист, как барра, недавно проданный Недир-бею, а рядом с чернокожим верзилой-островитянином кажется почти хрупким, но ни один из сидящих в зале не обманется внешностью, под которой спрятано невиданное, чудовищное умение. Белый Ястреб! Никогда еще на помост Ильбиана не всходил человек, связанный с самой прославленной и самой опасной гильдией наемных убийц во всей Фарии.

Когда прошел первый шок, по рядам пробежался шепот и бормотанье, в котором тревоги было не меньше, чем изумленного восхищения.

– Неужто правда?

– Белый Ястреб? Как такое возможно?

– Нас пытаются обмануть...

– Если благородные беи сомневаются, – возвысив голос, провозгласил распорядитель, беря мужчину за безвольно опущенную руку и поднимая ее ладонью вверх, – они могут взглянуть и удостовериться.

Беи глядят – и видят наколку в форме птичьей головы, которой отмечена ладонь мужчины. Наколка словно горит, переливаясь всеми цветами радуги. Лишь Белые Ястребы умеют делать такую – и украшают ею своих собратьев.

Благородные беи удостоверились. Благородные беи оправились от изумленного недоверия, и глаза их разгораются алчным огнем. Заполучить в свою охрану убийцу, который один стоит сотни хорошо обученных воинов, – что может лучше потешить их тщеславие и успокоить страхи, в которых каждый из них живет от зари до зари?

И даже начальная цена в тысячу дайраров их не смущает.

– Тысяча сто монет от Хиррам-бея!

– Тысяча двести пятьдесят от Муджун-бея!

– Ирдаз-бей дает полторы тысячи!

– Две! Две тысячи монет!

– Рустам иб-Керим для Ибрагима-паши, – произнес спокойный, холодный голос из самого дальнего и темного угла залы. Гул немедленно смолк, головы беев как по команде повернулись к заговорившему, подавшему голос впервые за все время торгов.

Молчание длилось недолго.

– От Ибрагима-паши... Он сказал – Ибрагим-паша?.. – зашелестел по залу встревоженный шепоток. Беи переглядываются, Муджун-бей, давший пока что наивысшую цену, скрежещет зубами, глядя на молодого мужчину в черном бурнусе, выступившего из тени. Он отличается от собравшихся беев так же, как мужчина на помосте отличается от всех предшествовавших рабов. Оба они не на своем месте здесь, оба чужаки. Человек, назвавшийся Рустамом иб-Керимом, посмотрел на закованного в цепи раба, и взгляды их встретились: пристальные, очень темные глаза Рустама взглянули в затуманенные, подернутые наркотической дымкой глаза убийцы.