Земля забытого бога - Максим Дуленцов

Их, начиная с изверга Петра, да что там Петра, с воцарения всех Романовых, подлого их рода, погоняли жестоко пособники типа Никона, насаждая неправду и разрушая устои русского жития, подменяя истинную веру богомерзкими греко-римскими уставами, новокнижием, трехперстием диавольским и антихристовым ходом супротив солнца. И не было в земле русской уже места древлему благочестию, а лишь разврат и гонения. А то место было лишь там, куда стремился Михайло, да не дошел далее Кунгура.

В ночь вывели казаки Михайлу из крепости, шли тихо, чтобы не разбудить спящих на посту у ворот караульных. Лошадей не взнуздывали – копыта стучат, боялись. А как спросят, куда это они в ночь, да еще перед походом великим на Казань? Точно в петлю отправит их государь, названный Петр Федорович, в прошлом казак Емелька, Пугачев сын. Как ни уговаривал Осип Ивана фузею тяжелую бросить, тот отказался, пригодится, мол. Шли долго вдоль реки, ручьи миновали, реку малую, деревню большую обошли по заливным лугам, да под утро утомились, Михайло лишь шел бодро, таща на себе узел на суковатой палке.

– Эй, братва, давай встанем, употел весь, – прохрипел Иван, бросая ружье. Все остановились, присев на кочковатую землю.

– Далеко еще брести? – спросил Осип Михайлу, тот кивнул, мол, еще далеко.

– А чего у тебя в узле-от, мил человек, – кивнул на котомку Михайлы Иван, доставая покамест из своего мешка лук, краюху хлеба да соль. Поделил всем честно, поровну, челюсти дружно захрустели луковицами. Михайло нехотя развязал узел, из него выглянули корешки книг. Иван потянулся за одной, сломив сопротивление хозяина:

– Да не балуй, не отберу, поглядеть токмо.

Одна книга была огромной, старой, с пожелтевшим пергаментом и кожаными толстыми корками. Иван открыл ее, посмотрел на красивую вязь букв, послюнявил палец, пролистнул.

– Чего, небось, грамоте учён?

Михайло кивнул, осторожно доставая книгу из огромных лапищ Ивана.

– Учен немного, Псалтырь читаю, жития, молитвослов. А эту не могу, греческий знаю маленько, да тут не греческий…

– Неужто разные языки разными буквами писаны? Башкирцы, чай, на своем балакают, так и пишут не по-нашему, что ль? Чудеса… – Осип уважительно посмотрел на Михайлу.

– Всяк язык по-разному записывается, как повелось с Вавилонского греха. Вот эта книга на языке персидском писана, еще так же татары пишут. Но я сей язык не знаю, – милостиво пояснил Михайло, укладывая книгу в узел.

– Так на кой ляд ты ее таскаешь? Раз читать не силен?

Михайло смутился, но ответил:

– Сию книгу дал мне тот старый зырянин. Она ему от отца досталась, тому от деда и так далее, кто когда ее принёс – зырянин не помнил. Просто красивая она, вот и таскаю.

– А там у тя еще чего? Вон, гляжу, новая, листы свежие, корки липовые.

– А это просто пустая.

– Вот те раз. Как так пустая? А ну-ка дай-ка, – Иван взял вторую книгу, открыл, удивился.

– И верно, пусто. Ни знака, ни малевки. Ну, ты даешь, брат, одну прочесть не можешь, втора пуста. Это-та тебе на кой?

Михайло явно смутился, отвернулся было, щеки раздул, да после ответил:

– Эту я писать буду. Про то, как шел в края далекие. Да хотите, вот про вас напишу.

– Эхма, хватил, паря. Про нас! – казаки заржали. – Ну, коли не шутишь, пиши, чё ж не писать, пусть мы как государи будем, раз о нас писать будешь. Вот дает паря!

Пока казаки смеялись, Михайло аккуратно книги в узел обратно завязал, чтобы уж дальше не любопытствовали. А та заветная книга, которая лежала снизу, была невзрачна и мала, но про нее-то и не хотел он рассказывать чужим, там путь весь был описан до самой страны, что звалась Беловодием, где древлее благочестие было в законе, и староверы жили в благодати, и даже епископы у них были и попы, и церкви маковками блистали. То была его тайна, его крест, и желал он сам книгу написать и принести ее в Русь, дабы уже все ревнители старой веры встали враз да пошли туда, так написать, чтобы дорога была для своих торная, а для чужих – недоступная. А еще утаил Михайло про то, что к книге персидской прилагалось и зырянин отдал тож. И что в краях далеких хотел он с толмачом или языку обучившись, сам ту книгу старинную прочесть, потому что чувствовал в ней мощь и благолепие, истину великую и тайну древнюю.

Казаки поели, отдохнули. Осип вновь спросил Михайлу, далеко ли ещё, трудно ли будет, тот ответил, что еще немало речек, а опосля городок с заводом, да не один, да в городе том воинская команда, а обходить еще далече. Казаки почесали немытые волосы, а Иван изрек:

– Так мы не дойдем, догонят али поймают. Чего-то думать надо, мужики.

– Лодку надо, Ваня. На лодке уйдем тихонько, и от берега далеко можно пройти.

– Лодку. Да где же ее взять-от?

– Айда на берег, поглядим. Река рядом, деревня была, рыбалят всяко, утро еще.

Казаки осторожно выглянули из кустов на берег реки: и впрямь, вдоль берега двигалась рыбацкая косная о паре весел, с мужичком.

– На ловца и зверь, – угрюмо сказал Осип, вышел на открытое место, предварительно скинув зипун и кушак с пистолями и саблей, помахал одинокому рыбаку. Тот заметил, подгреб к берегу.

– Чаво тебе, православный?

– Лодку не продашь? Целковый.

– Да как продать? Одна у меня, кормлюся ей. Не, за целковый не отдам, пять рублёв.

– А ты подойди сюда, договоримся.

Рыбак доверчиво вышел на берег, закинув весла в лодку, вытер руки об одежонку, подошел к Осипу, ожидая торга и заветных рублей, да кудлатый Осип ухватил его за горло, вытащил нож из сапога, да и воткнул в шею между ухом и ключицей, повернув лезвие вдоль горла. Рыбак осел, крик не прошел, кровь залила гортань. Иван быстро подбежал, вместе они оттащили тело в прибрежные кусты. Михайло с ужасом смотрел на все это, лишь всхлипывая:

– Да что ж вы делаете-то, погубители-христопродавцы?

Осип, вытирая нож о траву, тихо перекрестился, прочитав молитву:

– Упокой душу раба твоего, Господи, – а потом повернувшись к Михайле, сказал: – У Господа людишек много, более, чем у царя, одним больше, одним меньше – он и не заметит. А этот потом бы пришел к себе в сельцо, да и рассказал бы о нас – и плакала жизня наша, пропала бы не за грош. Одна жисть супротив трех – хороший расклад. Да и целкового у нас нет, разве что алтын наберется. Ну, чего расселся, толкай косную, в путь пора!

Казаки затолкали сопротивляющегося Михайлу в лодку, отчалили и, тихо подгребая веслами, направили ее в сторону севера.

Утро как начало жизни – время надежд, радости и красоты. Утро не дает повода к размышлениям о вечном: о жизни и смерти, о боге и дьяволе, как бывает под вечер. Утром все кажется волшебным, бесконечным, красивым; утро порождает ощущение полноты существования, насыщает силой и немного – счастьем. Вот и в это утро, начавшееся для Михайлы жестокостью и смертью, жизнь и природа брала свое: лежа в лодке на своем узле, он долго смотрел на разгорающееся солнце, а после уснул почти младенческим сном, лишь иногда подергивая ногой, обернутой в онучу под старым протертым лаптем. Косная, подгоняемая двумя сильными гребцами на веслах, знающими свою цель и дорогу к ней, резво бежала вверх по Каме, иногда пересекая стрежень в погоне за более тихими, почти свободными от течения прибрежными заводями и затишками. В этих заводях нет-нет, да и плеснется крупный осетр, непонятно для чего вылезающий на поверхность из царства своего придонного. Часто виднелись круги от жирующей вездесущей щуки, стайками, разбегаясь от хищника, взлетали над водой мелкие серебристые рыбки. Утро медленно переходило в день, день в вечер, вот уже на берегу открылось село с маковками церкви. Слышен был смех девичий, громкие голоса мужиков, гоняющих девушек по берегу в надежде на любовь горячую, гоняющих с шутками и прибаутками, без устали, как будто и не было тяжелого летнего дня, сенокоса, который ныне случился ранний.