Заступа - Иван Александрович Белов

– Разве только сон и покой. – Бучила тяжко вздохнул. Тоненькие, почти невидимые паутинки сплетались в узор, и в середине этого узора жирным пауком замер Рычковский хутор и его обитатели. По уму надо было подергать за паутинки, но Руху было лень. Дома его дожидалась пылкая графиня Лаваль.

Два дня утонули в вине, любовных утехах и праздности. Рух забыл обо всем, наслаждаясь приятным времяпрепровождением. Заботы и тяжкие мысли растворились в сладкой головокружительной пелене, и потому на новый призыв Бучила отозвался нехотя и не спеша. Сначала прикинулся мертвым, боясь разбудить вконец измотавшуюся Лаваль, но неизвестный попрошайка не унимался. Пришлось выползать из норы. Рух поднялся по ступеням и нос к носу столкнулся с зареванной Дарьей Кокошкой.

– Заступа-батюшка! – Баба всплеснула руками. – А у нас, а у нас… Варька пропала!

– Как пропала? Когда?

– А в тот день, когда ты к нам заходил. – Дарья дышала бурно и с присвистом. – Вечером ушла, а домой не вернулась. За…

– Обожди. – Бучила прикинул в уме и на всякий случай пересчитал на пальцах. – Ночь, день и еще ночь миновали, а ты только пришла?

– Думали, вернется-я. – Дарья чуть не расплакалась. – Она и раньше, бывалоче, уходила, я уж подмечала за ней. Только Степану не говорила. То на полночи уйдет, а то до рассвета. Прямо беда.

– Любовь одолела?

– Не знаю, Заступушка. – Дарья смахнула слезу. – Неразговорчивая она, вся в отца. Спрашиваю, а Варька молчит, воды в рот набрала. Глаза прячет, и улыбка такая, что оторопь берет. А Степан с ума сошел, мечется по лесу, о пчелах забыл. Помоги, Заступа-батюшка, Христом Богом прошу!

– Беда с вами. Жди. – Бучила резко повернулся и ушел в знакомую темноту. Хотелось вернуться и наградить Дарью лещом. Девчонка пропала, а им хоть бы хны. Столько времени потеряли! Сказал же: нехорошее случится – сразу ко мне. Ну что за народ? В спальню пробрался крадучись, и совершенно зря. Бернадетта не спала, бесстыдно разметавшись на медвежьей шкуре, с кубком в руке.

– Снова сбегаешь? – спросила графиня.

– По делу, – откликнулся Бучила. – Девку буду искать.

– Меня тебе мало? – шутливо надулась графиня.

– Пропала она.

– Красивая?

– Палка в сарафане. Ей лет двенадцать, только зреть начала.

– М-м, – оживилась графиня. – Юность – лучшая пора: робкие объятия, поцелуи, первая влюбленность, пошленькие стишки. С кавалером сбежала? Предчувствую романтическую историю.

– Ага, или анчутки кожу сняли, а голову водяным подарили, нелюдовская романтика, мать ее так.

– Я с тобой! – Бернадетта вскочила.

– Там деревенщины и навоз, – напомнил Бучила.

– Ничего, потерплю! Скучно одной! Я быстренько!

Быстренько растянулось на час. Графиня вертелась у зеркала, привезенного с собой, примеряла наряды, фыркала, сетовала на скудность походного гардероба, советовалась с Рухом, делала все наоборот и снова советовалась, наконец остановившись на приталенном охотничьем костюме, высоких ботфортах с пряжками и широкополой шляпе.

Так и выдвинулись: впереди горделиво задравшая острый нос Бернадетта, за ней Рух и последней притихшая в обществе ведьмы Дарья. Солнце нещадно пекло, Бучила натянул капюшон на глаза, расслабился и прошляпил опасность. Из леса навстречу вышли три огромные собачины породы «огромная страшная слюнявая мразь», в шипастых ошейниках и кожаных доспехах, прикрывающих мускулистые, покрытые шрамами тела. Псины угрожающе зарычали, скаля клыки. Рух оскалился в ответ, но впечатления на животинок почти что не произвел. Обычно зверье разбегалось от упыря, едва почувствовав запах, а эти псины хоть и испугались, но давать заднюю не спешили. Тупые какие-то…

– Девочки, без резких движений. – Бучила прикрыл женщин собой и засюсюкал: – Собачки, собачки, мои вы хорошие.

– Сейчас я их успокою. – Лаваль подняла руку, готовя заклятие.

– Не надо, – попросил Рух. – Подумаешь, рычат, ничего страшного.

– Будешь до вечера с ними в гляделки играть? – фыркнула ведьма.

Ответить Рух не успел – на обочине появились два опасного вида мужика в кольчугах и дубленой коже. Тот, что повыше, наставил Бучиле в живот арбалет. Второй, с жутким шрамом через всю рожу, требовательно спросил:

– Кто такие?

– Тебе что за дело? – набычился Рух. Еще не хватало, чтобы всякая приблудная шваль вопросы тут спрашивала у честных людей.

– У меня рука затекла, – пожаловался высокий. – Ща случайно болт в пузо пущу.

– Знаешь, кто я? – вмешалась графиня.

– Шкура в шляпе? – Мужик со шрамом презрительно сплюнул.

У Бернадетты нехорошо потемнели глаза, Бучила обреченно вздохнул, приготовившись к смертоубийству. За поворотом застучали копыта, по дороге двигались конные числом около десяти, вооруженные до зубов, одетые в кожу и стальные кирасы. Передовой – худощавый с тоненькими усиками хмырь, красуясь перед бабами, поднял на дыбы вороного жеребца. Весь такой расфуфыренный, в черном мундире, богато украшенном серебряным шитьем, высоких сапогах, с двумя пистолетами и палашом.

– Что тут, Яков? – голос усатого отдавал сталью.

– Личности подозрительные, – отозвался грубиян со шрамом. – Вот, задержали.

– Задержали, – передразнил усатый. – Ты, харя, не видишь благородную даму? – Он приложил пальцы к шляпе с ободранным пером и представился, обращаясь исключительно к Бернадетте: – Ротмистр Александр Вахрамеев, пятый рейтарский, Черная рота.

Бучила посмотрел на хлыща искоса. Надо же, Черная рота, в душу ети, только их тут для полного счастья и не хватало. Особое подразделение Новгородской республики: охота на приблудную нелюдь, выслеживание инакомыслящих, подавление бунтов и крестьянских восстаний. Изуверы, мучители и палачи. Сброд, готовый к самой грязной работе. Ими даже армейские брезгуют. Надо держать ухо востро. Теперь ясно, почему псины не испугались вурдалака – натасканы любую нечисть клочьями грязными рвать.

– Бернадетта, графиня Лаваль. – Ведьма обворожительно улыбнулась.

– Весьма рад встрече, сударыня. – Ротмистр поклонился в седле. – Могу увидеть дворянскую грамоту? Прошу прощения, сударыня, служба.

– Понимаю. – Лаваль расстегнула верхнюю пуговку камзола, демонстрируя нежные полушария белых грудей, и извлекла гербовый дворянский знак на цепочке, золото и эмаль, щит с алой розой, поддерживаемый орлом и грифоном. Тонкая и искусная работа, подделать которую практически невозможно.

– Еще раз прошу простить мою наглость, сударыня. – Вахрамеев остался доволен увиденным. – Гуляете?

– Приобщаюсь к жизни простого народа, а тут ужасные собаки и еще более ужасные неотесанные мужики. – Графиня ткнула пальцем в Якова и наябедничала: – Вот этот меня оскорбил.

– Матушка, не вели казнить, обознался. – Яков рухнул на колени.

– По морде деревенщину угостите, сударыня, – разрешил ротмистр. – Дурак, какой с него спрос? Вы уж простите великодушно его.

– Да чего уж, прощаю, – отмахнулась графиня.

– А это с вами кто, челядь? – Ротмистр небрежно кивнул на Руха и Дарью.

– Жена бортника местного, Дарья, а я Заступа села Нелюдово, Рух Бучила. – Рух снял капюшон. Всхрапнули кони, люди взволнованно зашумели, лязгнула сталь.

– Упырь? – прищурился Вахрамеев.

– Вурдалак.

– Заступа?

– Мне повторить?

– От митрополита разрешение есть? – Ротмистр опустил ладонь на рукоять палаша.

– Не, сам по себе