Вознесение - Лиз Дженсен

— Кто-то, может, и нет. Мелина, например. И все же я рассчитываю, что она не отмахнется от моей просьбы. А если знакомый Мелины воспримет информацию серьезно и передаст ее дальше, то, возможно, рискнет и Хэриш Модак. Из чистого любопытства. Для этого он достаточно независим.

— Я читала его статью. Впечатляет, хотя мне и захотелось казнить гонца.

— В чем-то он продолжатель идей Лавлока. Не во всем. Емуплевать на мнение академических кругов, и он очень влиятельная фигура.

— И что теперь?

Допьем бутылку, и расскажешь о Леонарде Кролле.

На следующее утро мой босс переходит сразу к сути. Ему позвонил отец Бетани. Позвонил с «обоснованной жалобой». Сказать мне нечего, поэтому я молчу.

— Будете отрицать?

— Он перевернул мое кресло, — слабо оправдываюсь я.

— Да. Он говорил. Просил его извинить. И тем не менее вашего поступка это не отменяет.

— А как дела у Бетани, он не спросил?

— Нет. Она убила его жену. Держаться на расстоянии — его право. И в любом случае речь не о Бетани, а о вас. О вас! — Тут он встает и грохает кулаком по столу. Я инстинктивно отшатываюсь. — Господи, Габриэль!.. О чем вы только думали? Какой черт вас дернул?

Еще раз ударив по столу, он резко садится. Разглаживаю юбку и говорю ему часть правды:

— Мне просто хотелось на него посмотреть.

Более развернутый ответ — дескать, я надеялась обнаружить в религиозных убеждениях отца разгадку ясновидению дочери — только усугубит мою вину. И дело не в моем желании получить информацию, а в том, какой способ я для этого избрала.

— Разве это преступление — пытаться выяснить о пациенте как можно больше? Пусть даже из чистого любопытства.

— Посмотреть, говорите, — тихо повторяет Шелдон-Грей. — Из любопытства. — И, гневно вздохнув: — Знаете, Габриэль, меня тоже мучает любопытство. Поэтому, поддавшись любопытству — в данном случае на ваш счет, — я позвонил в Лондон и побеседовал с вашими бывшими работодателями из Хаммерсмита. И узнал, что, оказывается, доктора Омара Сулеймана, снабдившего вас столь блестящими рекомендациями на занимаемую вами должность, уже нет в живых. Сие прискорбное обстоятельство помешало мне с ним побеседовать. Зато я поговорил с его преемником, доктором Уиндэмом. Который не знаком с вами лично, но по моей просьбе заглянул в ваше досье.

Я глубоко вздыхаю и молчу. К чему сотрясать воздух? На подоконник садится чайка. Наклоняет голову, смотрит на нас с любопытством, а потом вспархивает белой тенью.

— Так вот, там написано, будто бы все остальные члены аттестационной комиссии выразили несогласие по поводу вашего возвращения на прежнюю должность — на том основании, что вы недостаточно оправились после пережитого вами потрясения. Психологически, заявили они, вы были не готовы к тому, чтобы возобновить столь ответственную и нелегкую работу, и рекомендовали вам взять шестимесячный отпуск по состоянию здоровья. Однако доктор Сулейман отменил это решение и поддержал вашу кандидатуру на временно открывшуюся здесь, в Оксмите, должность.

Тишина. Нам обоим есть о чем подумать. Шелдон-Грей выжидающе на меня смотрит. На стене тикают часы. Восемнадцать минут одиннадцатого. Слежу за секундной стрелкой, а в голове галопом проносятся мысли. Проблема денег — точнее, их отсутствия — мгновенно разрастается до угрожающих размеров. По словам моего адвоката, страховую выплату еще ждать и ждать. Неужели один-единственный просчет лишит меня всяких шансов найти работу? В десять девятнадцать, по-прежнему ощущая на себе его взгляд, я говорю:

— Хорошо. Заберу свои вещи и уберусь с глаз долой.

Как ни странно, вместо того, чтобы вздохнуть с облегчением, Шелдон-Грей встревоженно напоминает:

— По условиям контракта у вас есть еще месяц. Скажите спасибо, что я не начинаю немедленное дисциплинарное расследование.

— Обвинения слишком серьезны, — говорю я, почувствовав преимущество. — Терапевт, нарушивший профессиональную этику, бросает тень на все учреждение. Конечно же вы дадите ход этому делу? — Глядя, как он терзает свои манжеты, усиливаю нажим: — Или быть может, в вашем учреждении не хватает врачей? Доктор Эхмет в Турции, и, если не ошибаюсь, в Оксмите кадровая проблема стоит весьма остро?

— Даю вам четыре недели, — бросает он и, разобравшись с манжетами, вдруг вспоминает о том, что некие бумаги на его столе требуют немедленного внимания. — Да, надеюсь, рекомендательного письма вы не попросите. Ибо, поверьте, на этот раз фактор сочувствия никакой роли не сыграет.

Начальство сказало свое веское слово. Разворачиваю кресло к двери.

— А до того момента, — сообщает он моей удаляющейся спине, — с Бетани Кролл поработает кто-нибудь другой.

С дымящимся на пассажирском сиденье ужином из индийского ресторана подъезжаю к дому Фрейзера Мелвиля, где по причине отсутствия элементарных колясочных удобств мне приходится бывать только изредка. Жилище физика — таунхаус недалеко от порта — внутри украшено огромными потертыми картами, черно-белыми снимками всевозможной флоры за авторством хозяина и изображениями природы в самых драматичных ее ипостасях: закаты, потоки расплавленной лавы, гремящие водопады. Как и в его кабинете, здесь царит художественный, интеллигентный хаос — беспорядок, порожденный человеком, который так увлечен своими многочисленными интересами, что все время забывает позвонить в агентство и договориться о помощи по дому. Сегодня он бледен и молчалив. Ковыряясь в содержимом ресторанных коробок, мы не обменялись и парой слов. Задать ему самый насущный вопрос я не осмеливаюсь, потому что ответ написан у него на лице.

— Отклики коллег я распечатал, — говорит он наконец, кивнув в сторону буфета. — Если их можно так назвать.

Подъезжаю поближе, беру стопку бумаг. Семь посланий, по одному на страницу. «Дорогой Фрейзер, — пишет первый корреспондент. — Ваше письмо меня немало позабавило, и я даже переслал его Джуди, которая вечно твердит: дескать, вы, ученые, начисто лишены чувства юмора. Отличная шутка! В общем, с нетерпением жду новостей от вашего таинственного оракула и поставлю на календаре галочки.

С наилучшими пожеланиями, Кеес.

P. S. Раз уж вы спрашиваете, по моим оценкам вероятность циклона в Мумбай в указанный вами день составляет 5380: 1».

Второе письмо:

«Уважаемый доктор Мелвиль! Примите мои глубочайшие соболезнования в связи с недавней кончиной вашей матери. О случившемся я узнал от ваших коллег, когда позвонил вам сегодня в офис. Все мы в нашем центре сочувствуем вашему горю и надеемся, что вы скоро оправитесь. От себя лично прибавлю: я хорошо помню, как потрясла меня смерть отца. Несколько месяцев я был сам не свой…»

Третье:

«Фрейзер, милый! Привет тебе из Арктики! Если ты искренне полагаешь, что в этих твоих «предсказаниях» есть какой-то научный смысл (а судя по тону твоего письма, так оно и есть), это большая профессиональная ошибка с твоей стороны, независимо от того, прав твой «источник» или нет. Как друг и бывшая жена, сделаю тебе ту услугу, которую, надеюсь, ты сделал бы для меня. Советую тебе, милый Фрейзер, оставить эту тему. У тебя прекрасная репутация в своей области. Зная, какими усилиями ты заработал себе имя, уверена: ты и сам уже усомнился в своих выводах. В любом случае даю тебе честное слово, что дальше меня это не пойдет. Я прекрасно понимаю, как тяжело тебе после смерти матери…»