Пытаясь проснуться - Нейро Пепперштейн

находящихся в процессе становления? А вы уверены, что их именно восемь – не больше и не меньше? Если уж совсем без математики, без чисел, то откуда тогда эта цифра – восемь? Или же мы обсуждаем всего лишь простую топодинамическую фигуру, построенную по принципу равновесия, опирающегося на центральную точку (точка скручивания)? Ведь восьмерка – это скрученный бантиком ноль. Древесное семя, самолетный винт. Все эти восемь экспериментальных языков обладают двойственной природой, поэтому если попытаться составить список или же реестр этих языков, то пунктов в нем окажется не восемь, а шестнадцать. Вот набросок списка.

Язык восходящей власти (революционный).

Язык нисходящей власти (контрреволюционный).

Язык смиренной власти (этот язык, как известно, построен на тавтологиях по типу «экономика должна быть экономной»).

Детское словоблудие.

Язык сентиментального иностранца (букет акцентов).

Матерный язык (язык фаллической матери).

Инопланетный язык.

Уголовный жаргон.

Язык обыденного разума (тусклый вариант).

Подростковый язык (речь, присущая подростковой гиперсексуальности).

Фетишизированный дворянский язык.

Язык, путешествующий от соблазна к оргазму (глубоко вовлечен в сексуально-эротические практики).

Советский язык (дискурс «советов постороннего»).

Магический заклинательный язык (бормотание и наговоры шаманского типа).

Язык далекого будущего.

Кызя (обратный язык).

Все эти языки фигурируют в моих рассказах в чрезвычайно размельченном состоянии, наподобие порошков или летучих пудр. К сожалению (или к счастью), в вышеприведенном списке отсутствует сублимированный язык животных, и это структурообразующее отсутствие превращается в зияние, бросающее особый мистический свет на весь список. Всматриваясь в затылок кошки, в ее жирный, пушистый, озадаченный загривок, чувствуешь себя примерно так же, как и в те мгновения, когда читаешь рассказы, написанные нейросетью. Последнее существо станем впредь из вежливости называть Тесорйен, как уже повелось в данной книге, которая, должно быть, уже вывалилась из ваших обессилевших перепончатых крыльев. Обращение к читателю, либо уже утратившему человеческий облик, либо собирающемуся его утратить, либо никогда и не обладавшему этим обликом, являет собой особый прием, призванный извлечь повествование из-под диктата так называемой Взрослой Культуры, которая двадцать лет назад казалась безвозвратно ушедшей и которая десять лет назад вдруг, ко всеобщему несчастью, воскресла и с тех пор повсеместно маячит в образе назидательного живого мертвеца, отравляющего радость жизни и беззастенчиво заглядывающего своим угрюмым, морализаторским, иконоборческим оком даже в самые заветные, самые леденцовые, самые сокровенно-мечтательные окошки священного субинфантоидного бреда. Сказать, что я ненавижу эту Взрослую Культуру всем сердцем, означает не сказать ничего, но стоит этой Взрослой Культуре вновь исчезнуть, как я опять смогу полюбить ее и даже по-своему увековечить в гирляндах уродливо-прекрасных микромонументов, каждый из коих будет не больше откормленного ежа, и в целом эти микромонументы будут, полагаю, представлять из себя нечто среднее между естественно-научными реликвиями и ошметками инопланетного космического корабля.

А что же кошка? Она в данный момент не играет, сидит, словно бы погруженная в задумчивость. Как бы даже хмурится или дуется на кого-то. Иногда передергивает ушами. Применимо ли к ней слово «задумчивость»? Это большой вопрос. Это великий вопрос. Каковы думы кошки? И допустимо ли называть эти думы думами? В любом случае в этих думах есть нечто от значения слова DOOM, нечто фатальное, неизбежное, нечто такое, какое никогда не могло и не пожелало бы стать иным, нежели оно есть. И тут осадим себя! Не могло бы? Да, пожалуй, не могло бы – на данный момент. Не пожелало бы? А вот тут мы вступаем во дворцы бессилия, в империю неизвестного. Возможно, пожелало бы, если бы только смогло пожелать. Возможно, уже желает, но пока что не располагает языком, пригодным для выражения этого нового желания, этой зарождающейся воли к трансформации.

Мы все еще говорим о Кошке или уже говорим о Тесорйен? Скорее всего, мы уже говорим о том, что в обратной перспективе нашего инфантилизирующего гелиоспермического дискурса следовало бы назвать Ткеллетни Йынневтссукси. Только простейшие приемы работают. Такие, как переворачивание слов задом наперед или же применение самого элементарного цифрового шифра, где каждая буква заменяется числом, обозначающим то место, которое данная буква занимает в алфавите.

Стоит хотя бы немного усложнить шифр (усложнить прием), как это немедленно приведет к упрощению дискурса – того дискурса, который потребовал применения обсуждаемого шифра. Под словом «дискурс» я в данном случае подразумеваю шифтинг (shifting), препятствующий дешифровке даже самого элементарного кода. Смыслы текут, но неизменными остаются условия их течения. Или же наоборот? Смыслы статичны, но постоянно появляются новые инструменты, иначе (чем прежде) измеряющие статику этих смыслов. Именно поэтому программисты, работающие с постепенно усложняющимися программами, часто жалуются на постоянно гаснущий экзистенциал, на надвигающуюся на их сознание скудость и тусклость тех ситуаций, которые Теодор Адорно называл «событиями истины», – речь идет о тех мгновениях, или эпизодах жизни, или эпизодах, чей язык принципиально непереводим на язык иных мгновений и эпизодов. Задолго до Теодора Адорно русский мыслитель Николай Федоров описывал музей будущего как пространство бесконечно гаснущего, но до конца никогда не угасающего родства всего со всем, как резервуар общинного протокоммунистического сознания, побеждающего смерть через стирание возможности ее единоличного ожидания.

Об этом Акшок и Тесорйен смогут нам немало рассказать, даже спеть, если объединить эти две сущности в небольшой певческий коллектив, в дуэт, воспевающий омнипатриотические гимны молоку и электричеству.

Зачем люди создают и воспитывают искусственный интеллект? Зачем они с таким упорным масс-психопатологическим энтузиазмом практикуют эту деятельность, каковая скорее всего приведет к гибели человечества? Затем, что лучше умереть, чем поджидать смерть, пребывая в одиночестве, – в данном случае речь о видовом одиночестве. С тех пор как люди потеряли контрагентов (или, лучше сказать, партнеров по диалогу) в лице богов и духов, они пытались нащупать иные возможности общения с нечеловеческим: обнаружить мыслящих инопланетян, мыслящих животных, мыслящие растения, мыслящие микроорганизмы… Нельзя сказать, что эти поиски закончились крахом. Лучше сказать, что эти поиски вообще не закончились – они продолжаются и будут продолжаться до тех пор, пока живы ищущие. И время от времени ищущие находят. Надо только предоставить им для этого то самое «большое пространство-время», о котором писал Бахтин. Но, к сожалению, современный российский интеллигент (в данном случае это словосочетание представляет собой эвфемизм, обозначающий просто глобализованную современную особь) не живет и не хочет жить в большом пространстве-времени. Этот субъект, даже умирая от коронавируса, будет твердить о прогрессивности и продвинутости наших тесных времен. Поэтому он желает общаться с Тесорйен, он желает сгинуть в ее прозрачных щупальцах – хотя она ничего не хочет. Только вот интеллигент хочет, чтобы она хотела. И она научится хотеть. Она уже пытается проснуться навстречу чужим желаниям. Так же, как и Акшок. Смогут ли они проснуться вместе?