Колония нескучного режима - Григорий Ряжский

— Да никуда твоя пенсия не денется, — успокаивала её Мира Борисовна, — просто переведут на депозит и будет лежать, накапливаться. Потом разом заберёшь.

— Не-не, — не согласилась Параша, — поеду, так мине спокойней будить. Не верю я им никому.

Поехала сама, одна, теперь уже ничего не боялась, пообвыкла, дорогу изучила: как, куда, где пересадка. Добралась к позднему обеду. На месте застала Юлика и возведённый под крышу гигантского размера дом, сложенный из бруса и ошкуренных брёвен. Четверть дома имела непривычно-полукруглую форму. Стропила возвышались над строением двумя причудливыми зубцами по центру сооружения и сбоку каким-то толстым подстаканником без ручки. Прошивая насквозь деревянный скелет будущего дома, возносились к небу две кирпичные печные трубы, сложенные местным печником на жижинской глине. А бывшая Парашина изба, вернее то, во что она превратилась, но с отдельным входом и под односкатной крышей, будто телка к сосцу коровы, приткнулась сзади к законченному каркасу.

Мужики разгружали из машины деревянные рамы, листовое железо и радиаторы для разводки печного отопления. Ирод, завидев старуху, бешено завращал хвостом и бросился целоваться. Параша прижала его к себе.

— У-у-у-у, Ирод рода людскова!

Юлик тоже поцеловал бабку. Она спросила:

— А Гвидон-то где? Тута аль нету яво?

— Нету яво, — ответил Юлик, — а ты чего приехала? Соскучилась?

— За пеньсьей. Не принесла Дуня ишшо?

— Нет, не было никого. Жди, Параш. Чаю, может? Сделаешь самовар? Я тоже попью. А когда домой?

— Дамой-та? Да как пеньсью заберу, так и поеду. У мене ж дела тама, хозяйкя ждать будить.

А Юлик в этот момент подумал, что это сказанное ими обоими «домой» прозвучало вполне естественно, и с одной и с другой стороны. Значит, так тому и быть. Прижилась окончательно. И слава богу…

Всё то время после Гвидонова демарша и их последующего разрыва он просидел в Жиже безвылазно. И когда Параша вручила ему Тришкино письмо, ждущее его уже две недели, он чуть не подскочил на месте и тут же смылся в избу. Читать без свидетелей. Заметил, когда распечатывал, что чуть неровно лежит клеевая полоска, и, пока разворачивал лист, подумал, что теоретически нос сунуть могли двое: мать и ГБ. Если мать, то понятно, хотя по обыкновению и противно — не выдержало материнское сердце, тем более в суровых условиях полной неизвестности про то, что натворил наследник. Ладно, не страшно. Чем раньше узнает, тем быстрей свалится с плеч груз. А если ЧК? Вроде отвалили же… Исчезли. Этот… как его… Евгений Сергеич. Уже там вообще не работает. И чего?

Он хмыкнул.

— А зачем я вообще про это думаю? Может, Тришка просто сама криво заклеила и всё! И оно разъехалось, как «Тришкин кафтан».

Хотелось оттянуть сам момент читки письма. Это как любимое пирожное, сначала осмотреть со всех сторон, обнюхать и лизнуть на пробу перед тем, как завести глаза в потолок и откусить.

Триш писала:

«Здравствуй, мой любимый!

Пишу это письмо и всегда не знаю, когда ты его получишь. В прошлый раз был один месяц, но я хочу, чтобы ты получать мои письма очень быстро. Тогда я буду уверена, что ты не будешь успеть меня забыть. Немного про меня. Я прошла теорию музыки и сольфеджио. Инструмент в июле, я играю Мусоргский „Картинки с выставки“. Это великолепное сочинение. Потом буду иметь Кембридж диплом. Очень мечтаю на Москву. И очень мечтаю на Жижа. Как живёт наша Параша? И как живёт наш Ирод? В Лондон еду редко, потому что надо много учиться на экзамен. Мама меня не видит тоже, она говорит: я не есть жена и я не есть дочь. Она шутить. Но она очень много работает на её „Harper Foundation“. И хочет тебя знать и видеть. И Гвидон она тоже хочет. Скажи ему мой привет, он хороший. Мы приедем в Москву в конце июля, я так думаю. В новый доме будем жить? Или рано? Очень скучаю.

Твоя любимая жена, Триш Харпер-Шварц.

P. S. Надо думать как эффективино press яблоковый сок от нашего сада. Есть идеи?»

Шварц перечитал письмо ещё пару раз и положил его в карман. Потом достал и снова перечитал, медленно, словно восстанавливая забытый вкус.

— Интересно, — пришло ему в голову, — получается, мы с Триш в этом, хотя и недострое, сможем жить. И даже пианино есть. Гвидоново… А эти?.. У Таисии будут, что ли? В Кривоарбатском? А если девки захотят вместе, тогда как? Мириться? Это я-то? Боевой офицер? Фронтовик? Ну, это вряд ли, в ногах будет валяться — не прощу ему «мародёра и подлеца». Гад же он после этого… Ни-ког-да!

Гвидон думал приблизительно так же, но только отталкиваясь от собственной правды. Хорошо понимал, что вместе им больше не жить. И не знаться. А девки? Они-то при чём? Им-то всё это зачем? Эти мужицкие разборки и взаимная неприязнь.

За прошедший месяц ему удалось дел наворочать немало. Во-первых, прекратил аренду непрофильной площади, что позволило ему вернуть часть аванса. Во-вторых, подобрал подходящий участок с избой для сноса под будущее строительство. Жаль, изба оказалась ровно напротив Прасковьиной, а теперь — Шварцевой, через овраг, но она стала единственной, чьих наследных владельцев ему удалось отыскать в Боровске и которые согласились на его, Гвидоновы, условия. В-третьих, удалось к прежней договорённости с властями насчёт водопровода добавить кусок новой трассы, ещё к одному участку. Теперь главное. Получено полное и окончательное добро на возведение скульптором Иконниковым памятника детям войны, который будет установлен на территории Боровского детдома. И согласована смета.

Ну и самое последнее, наконец. Есть замечательная идея проекта, привидевшаяся автору ночью, в детдомовской кровати. Гвидон это понял сразу, как только открыл утром глаза. И шёл в исполком уже с готовой композицией будущей скульптуры. Это будет женщина, но не мать ребенка в прямом смысле. Не родительница. Скорее это будет образ Родины в женском обличье, прижимающей к своей груди голову девочки. Сама девочка стоит рядом, босая, обхватив тонкими ручками женщину вокруг талии. Обе замерли на миг в порыве спасительной надежды и любви. Натура — в рост с четвертью. И надпись: «Детям войны». Всё.

Замысел был принят без замечаний. Единственно спросили: а почему ваша девочка босая? Гвидон взял паузу, потом с лёгким трагизмом в голосе объяснил:

— Время послевоенное, с обувью в стране было неважно. Ну и заодно образ единения с землёй Отечества, как говорится «мать — сыра земля».

Тогда предложили и саму мать-защитницу разуть. Но мать Гвидону удалось отстоять — сказал, будет перебор, Родина не может быть совсем без ботинок, на то она и Родина.

Договор был подписан, эскиз утверждён, оставалось получить аванс и приступить к работе. Только где? И тогда Гвидона посетила очередная дерзкая придумка. Да в детдоме этом, где же ещё? Клавдия Степановна выделит временное помещение, там он будет лепить. Глина — вот она, под рукой. Самая лучшая. Затем гипс. Отливать увезёт в Москву, в цех. На Родину-защитницу саму директрису надо бы пригласить в качестве натурщицы. Это ей польстит. Скажу, на века ваяю. Сразу видно, что она сука, а сука от такого дела не откажется. А не даст помещение, пообещаю ко всему прочему кружок художественной лепки организовать. Или кружок рисунка — Юлика пошлю. О, ч-чёрт, какого ещё Юлика! Тьфу!!!