Сезон долгов - Елена Хорватова

И ей протянули еще один апельсин.

Голос Ася узнала сразу. Он принадлежал каторжанке из политических, Муре Веневской, эсерке-террористке, которую остальные политические называли почему-то Долли.

С Мурой Анастасия познакомилась в тюремной больнице. Арестовали Асю Покотилову в феврале, когда было еще холодно, и она сразу же жестоко простудилась в тюрьме. Простуда перешла в пневмонию, и Ася в тяжелом состоянии оказалась в больнице. Неделю она прометалась в жару, потом ей стало полегче, Ася оправилась и через месяц встала на ноги. Окончательно окрепнув, Анастасия принялась помогать санитаркам ухаживать за тяжелыми больными. Ее помощь приняли с благодарностью, может быть, поэтому и задержали в больнице подольше.

А Асе казалось, что все на свете, даже мыть полы в палатах и выносить судна из под лежачих больных, лучше, чем вернуться в общую камеру. Работая в больнице, некогда предаваться унынию, которое приводит к смятению души и опустошительной слабости...

В конце апреля в тюремную больницу привезли молодую женщину, эсерку Веневскую, с изуродованными взрывом руками. Говорили, что Веневская была членом боевой группы и у нее в руках взорвалась бомба, приготовленная для террористического акта. Левой ладони у Веневской не было вообще, а на правой, искореженной, сохранились всего два пальца и один обрубок фаланги. В забинтованном виде рука напоминала клешню.

Веневская все время пребывала в самом мрачном настроении, жалела, что не погибла при взрыве, и твердила, что не хочет жить таким беспомощным, никому не нужным инвалидом. Держать расческу в изувеченной руке ей поначалу было трудно, и ее густые золотистые волосы сбились в настоящий колтун.

– Давайте я расчешу вам волосы, – предложила ей как-то Ася. – Заплетем вам косы, а если хотите – можно сделать красивую прическу.

– С чего это вы решили оказать мне благодеяние? – с вызовом спросила Веневская.

– Просто хочу помочь. Вам же трудно...

– Ну что ж, помогите, мне и вправду трудно, что тут говорить, – согласилась эсерка. – А вас, простите, не смущает, что общаясь с политической, вы попадете к начальству на заметку?

– Нет. Мне все равно.

– Достойный ответ. Но все же считаю своим долгом предупредить – я арестована за участие в политическом терроре. Как вам вести себя со мной, решайте сами, я не буду в обиде, что бы вы ни решили. А за что вас упекли в Бутырку? Если не секрет, конечно, – поинтересовалась Веневская.

– За убийство мужа, – тихо ответила Ася и, заметив, что губы Веневской тронула кривая усмешка, добавила: – Но я его не убивала. Я вообще не понимаю, как можно выстрелить в близкого мужчину...

– А я понимаю, – все так же неприятно улыбаясь и глядя Асе в глаза, заявила та. – Очень хорошо понимаю. Мне, представьте, доводилось.

Веневская замолчала.

– Может быть, за это Бог меня и покарал, – вдруг грустно добавила она совсем другим тоном, согнав с лица улыбку. – Вероятно, Господь такого не прощает. Ну что ж, вы, кажется, обещали мне помочь расчесаться? Не передумали?

В один из бесконечных острожных дней, когда Ася привычно перемывала полы в палатах и коридорах тюремной больницы, она увидела, как фельдшер и надзиратель провели к постели Муры высокого красивого мужчину в кителе судебного ведомства, на который сверху был небрежно накинут халат.

Судейский шел какой-то неестественной походкой, тяжело опираясь при ходьбе на трость, и Ася невольно подумала, что он, вероятно, недавно был ранен – она уже столько насмотрелась в отделении тюремной хирургии, что теперь легко, с первого взгляда, отличала людей с ранениями от прочих.

Мура о чем-то говорила со своим посетителем, а Ася продолжала мыть полы, стараясь не прислушиваться – нельзя же было проявлять такое неприличное любопытство к делам чужих людей. Но когда она за работой приблизилась к приоткрытой двери палаты, то все же услышала, как судейский с усилием, будто ему что-то мешает, говорит Веневской:

– Я скучаю по тебе.

– Я тоже, – быстрым и совсем незнакомым тоном ответила ему Мура. – Но больше никогда не приходи. Я не хочу тебя видеть.

– Ты забыла у меня свое кольцо, – помолчав, сказал судейский, словно бы отдышавшись после долгого бега. – Может быть, возьмешь его на память?

– Зачем? – почти закричала Мура. – Я и так тебя не забуду. Митя, неужели ты не понимаешь, что мне больше не на чем носить твое кольцо? У меня не осталось ни одного здорового пальца...

Асе стало стыдно, что она задержалась у дверей палаты и, как ни крути, но подслушивает здесь чужой разговор. Сердито ворочая тяжелую швабру, она тряпкой погнала воду дальше по кафельным плиткам.

Вскоре Мурин посетитель вышел из палаты и направился было прочь, но раздавшийся ему вслед отчаянный крик: «Митя!» заставил его остановиться и обернуться. Захлебывающийся слезами голос Муры звал его и просил за все прощения.

– Уже простил, – ответил он. – Пусть Бог простит тебя за все, Мура.

И еще несколько слов, но уже совсем тихо. Вечером Ася как обычно пришла к Веневской помочь ей умыться и расчесать волосы на ночь.

– А, Настенька! Ты видела, кто сегодня ко мне приходил? – спросила та.

– Да, такой интересный господин, из судейских. Высокий блондин и из себя просто красавчик.

– Как пошло вы, купчихи, всегда выражаетесь! Красавчик из себя... Тебе, Настя, следует больше читать, и не бульварные романы, а серьезные книги. Впрочем, если уж говорить по-бульварному, как принято в дешевых дамских романах, это моя отвергнутая судьба ко мне приходила. Знаешь, если бы я хотела простенького женского счастья – уютного домика, любящего мужа, детишек, то лучшего спутника жизни, чем Митя, было бы не найти. Но я презираю подобную жизнь и потому выбрала другой путь...

– Да разве у женщины может быть другой путь?

– Запомни, у женщины может быть очень много разных путей. А тихое счастье над кастрюлей щей меня не устраивает. Я не хочу погрязнуть в убогом семейном болоте. Мне и подумать об этом противно. Жизнь должна быть яркой, жгучей, полыхать, как пламя! Даже если я и сама сгорю в этом огне, все равно, это будет жизнь, а не прозябание.

– Мура, да разве твой террор – это жизнь?

– Ты не понимаешь, что такое азарт борьбы, что значит преследовать врага и загонять его как волка, чувствуя, что вот-вот убьешь. Это так захватывает, что потом невозможно вернуться в обыденность... Когда смотришь в глаза человека, осужденного тобой на скорую смерть, когда ощущаешь себя вершительницей мести – это необыкновенное ощущение! Это как наркотик, хочется упиваться местью снова и снова...

Ася не совсем поняла, что хотела сказать Веневская и при чем тут какие-то враги и вершительницы мести, но решила поддержать разговор:

– Мне прежде тоже хотелось всего необыкновенного. Бывать в обществе, разговаривать с умными людьми, путешествовать... А не проводить все вечера дома, играя с мужем и деверем в подкидного дурака да щелкая орехи. Я и с мужем своим, упокой Господи его душу, порой из-за этого ссорилась, не хотел он меня понять. А теперь, когда его убили, я думаю, был бы он жив, и ничего мне больше не надо!