Женщины - Чарльз Буковски

– Давай.

Я положил трубку. Еще один звонок. Тэмми.

– Слушай, я решила съехать. Через пару дней буду дома. Забери у меня из квартиры только желтое платье, то, которое тебе нравится, и мои зеленые туфли. Все остальное – мусор. Можешь там оставить.

– Ладно.

– Слушай, я на мели. У нас даже на еду денег не осталось.

– Я вышлю тебе сорок баксов утром, «Вестерн Юнион».

– Какой ты милый…

Я повесил трубку. Через пятнадцать минут Мерседес была у меня. В очень короткой юбке, сандалиях и блузке с низким вырезом. А также с маленькими голубыми сережками.

– Травы хочешь? – спросила она.

– Конечно.

Она достала из сумочки траву и бумажки и стала скручивать кропалики. Я выкатил пиво, и мы сидели на тахте, курили и пили.

Много не разговаривали. Я играл с ее ногами, и мы пили и курили довольно долго.

В конце концов мы разделись и забрались в постель, сначала – Мерседес, следом – я. Мы начали целоваться, и я стал тереть ей пизду. Она схватила меня за хуй. Я влез. Мерседес меня направила. У нее там была хорошая хватка, очень плотная. Я немного ее помучил, вытаскивая его почти полностью и елозя головкой взад и вперед. Затем проскользнул на всю глубину, медленно, лениво. Потом неожиданно засадил раза 4 или 5, и ее голова подскочила на подушке.

– Аррррггг… – сказала она. Потом я ослабил напор и стал гладить ее изнутри.

Ночь была очень жаркой, и мы оба потели. Мерседес торчала от пива и кропалей. Я решил прикончить ее с шикарным росчерком. Показать ей пару кое-чего.

Я все качал и качал. Пять минут. Еще десять минут. Я не мог кончить. Я начал сдавать, я размягчался.

Мерседес встревожилась.

– Давай же! – требовала она. – Ох, да кончай же, миленький!

Это вовсе не помогло. Я скатился.

Непереносимо жаркая ночь. Я взял простыню и стер с себя пот. Я слышал, как колотится сердце. Сердце колотилось печально. Интересно, о чем Мерседес думает.

Я лежал, умирая, мой хуй завял.

Мерседес повернула ко мне голову. Я поцеловал ее. Целоваться – это интимнее, чем ебля. Поэтому мне никогда не нравилось, если мои подружки ходят и целуют мужиков. Лучше б трахали.

Я целовал Мерседес, а поскольку целоваться для меня – все, отвердел вновь. Взобрался на нее, целуя так, будто настал мой последний час на земле.

Мой хуй проскользнул внутрь.

На этот раз я знал, что у меня получится. Я уже чувствовал это чудо.

Я кончу ей прямо в пизду, суке. Я изолью в нее все свои соки, и ей меня не остановить.

Она моя. Я армия завоевателей, насильник, я ее повелитель, я смерть.

Она беспомощна. Голова ее моталась из стороны в сторону, она стискивала меня и хватала ртом воздух, издавая разные звуки…

– Аррргг, ууггг, ох ох… ооофф… оооохх! Мой хуй питался ими.

Я испустил странный звук – и тут же кончил. Через пять минут она уже храпела. Мы оба храпели.

Наутро мы сходили в душ и оделись.

– Я отвезу тебя завтракать, – сказал я.

– Ладно, – ответила Мерседес. – Кстати, мы вчера ночью ебались?

– Боже мой! Ты что, не помнишь? Да мы еблись минут пятьдесят!

Я ушам своим не верил. Мерседес я, похоже, не убедил.

Мы пошли в одну забегаловку за углом. Я заказал глазунью с беконом и кофе, пшеничные тосты. Мерседес – оладьи и ветчину, кофе.

Официантка принесла заказы. Я пожевал кусок яйца. Мерседес полила оладьи сиропом.

– Ты прав, – сказала она, – видимо, ты меня выеб. У меня сперма течет по ноге.

Я решил с нею больше не встречаться.

Я поднялся к Тэмми с картонными коробками. Сначала нашел то, о чем она говорила. Затем другие вещи: другие платья и блузки, туфли, утюг, сушилку для волос, одежду Дэнси, тарелки и столовые приборы, альбом с фотографиями. Ее тяжелое плетеное кресло из ротанга. Я снес все это к себе. Получилось восемь или десять полных коробок. Я сложил их под стенкой в передней комнате.

На следующий день я поехал на станцию встречать Тэмми и Дэнси.

– Хорошо выглядишь, – сказала Тэмми.

– Спасибо, – ответил я.

– Мы будем жить у мамы. Отвез бы нас туда? Я не смогу переть против выселения. И потом – кому охота оставаться там, где его не хотят?

– Тэмми, я вытащил почти все твои вещи. Они у меня в коробках сложены.

– Хорошо. Можно их там ненадолго оставить?

– Конечно.

Потом мать Тэмми тоже поехала в Денвер проведать Кэти, и в тот же вечер я отправился к Тэмми надраться. Та нажралась колес. Я не стал. Дойдя до четвертой полудюжины, я сказал:

– Тэмми, я не понимаю, что ты нашла в Бобби. Он ничтожество.

Она закинула одну ногу на другую и покачала взад и вперед.

– Он думает, что его треп очарователен, – сказал я.

Она продолжала покачивать ногой.

– Кино, телик, трава, комиксы, порнуха – вот и весь его бензобак.

Тэмми качала ногой все сильнее.

– Тебе он правда небезразличен? Она по-прежнему качала ногой.

– Ты ебаная сука! – сказал я.

Я дошел до двери, захлопнул ее за собой и сел в «фольк». Погнал его сквозь уличное движение, виляя туда и сюда, руша сцепление и передачу.

Вернулся к себе и стал загружать в машину коробки ее шмотья. А еще пластинки, одеяла, игрушки. В «фольксваген», разумеется, много не вмещалось.

Я рванул обратно к Тэмми. Подъехал и встал вторым рядом, включил красные габаритные огни. Вытащил коробки из машины и составил на крыльцо. Накрыл одеялами, сверху – игрушки, позвонил в дверь и отчалил.

Когда я вернулся со второй партией, первой уже не было. Я свалил все еще в одну кучу, позвонил и рванул оттуда, как баллистическая ракета.

Когда я вернулся с третьей партией, второй уже не было. Я навалил новую кучу и позвонил в дверь. Затем снова умчался навстречу утренней заре.

У себя я выпил водки с водой и обозрел то, что осталось. Тяжелое ротанговое кресло и стоячая сушилка для волос. Я был в состоянии сделать только одну ходку. Либо кресло, либо сушилка. Обоих «фольксваген» не переварит.

Я выбрал кресло. 4 утра. Машина моя стояла вторым рядом перед домом со включенными габаритными огнями. Я прикончил водку с водой. Я все больше пьянел и слабел. Взял плетеное кресло – тяжесть-то какая – и понес по дорожке к машине. Поставил, открыл переднюю дверцу. Впихнул кресло внутрь. Попробовал закрыть дверцу. Кресло выпирало. Я попытался вытащить его из машины. Застряло. Я выматерился и пропихнул его глубже. Ножка пробила ветровое стекло и вылезла наружу, торча в небеса. Дверца по-прежнему не закрывалась. И близко не было. Я попробовал протолкнуть ножку кресла еще дальше сквозь лобовое стекло, чтобы прикрыть-таки дверцу. Та не поддавалась. Кресло застряло намертво. Я попытался вытянуть его. Оно не пошелохнулось. Я отчаянно тянул и толкал, тянул и толкал. Если приедет полиция, мне кранты. Через некоторое время я изнемог. Залез на водительское сиденье. На улице мест для стоянки не было. Я подъехал к пиццерии, открытая дверца болталась взад-вперед. Там я бросил машину – с открытой дверцей, с зажженным в кабине светом. (Лампочка на потолке не выключалась.) Ветровое стекло разбито, ножка кресла торчит изнутри в лунный свет. Вся картина непристойна, безумна. Отдает убийством и покушением. Моя прекрасная машина.