Книга Воды - Эдуард Лимонов

Один раз, когда мы входили, Мишка шел впереди, в душ, веселый солдат банщик кинул Мишке: «Ты что же веник-то не берешь! Вон «профессор» веник подхватил», — из чего я понял, что получил уже от персонала кликуху «профессор».

Когда персонал торопится, тот же солдат может появиться, отворив двери, уже через четверть часа: «Идем, ребята?» Мишка обычно бубнит что-нибудь уклончивое, и солдат захлопывает дверь и появляется вновь попозже. Иногда вода слишком горячая или слишком холодная, и тогда, выждав (может быть, это сделают другие, вода-то ведь на всех одна), мы начинаем стучать: «Командир! Кипяток идет!», «Старшой!» Если могут, они прибавляют температуры. Обычно могут.

Выходим. Вытираемся. В камере-раздевалке на белом кафеле — зеленые узоры. Я заметил, что две сложенные вместе плитки образуют букву Ф. «Фашизм» или «фашист», думаю я. Мишка опять предлагает мне не торопиться. Появляется солдат: «Белье?» «Два полных комплекта», — отвечает или Мишка, или я. «Наволочки?» «Большую и среднюю». Потом мы сидим и ждем. Ругается одинокий богохульник, судя по тембру голоса — старый зэк. Шлепают шлепанцами, как только умеют шлепать женщины — невидимые зэчки. Звонок. Смеются солдаты. Банные будни Лефортовской крепости. Выходим. Каждый бросает свое полотенце в кучу грязных полотенец, наволочку — в кучу грязных наволочек, простыни — в кучу грязных простынь. Один из нас получает в левую руку чистое белье. Руки назад, шагаем в обратном порядке. Ключи, стук. Мы у себя в камере.

— Опять ты летел как безумный? Куда ты торопишься? — говорит Мишка.

— На зоне я не буду ходить первым, — говорю я Мишке, — я буду становиться в середину.

Очаровательную дощечку Наташу я подобрал в Госдуме. Стоял там в коридоре у входа в зал заседаний комитета по геополитике. Мимо, волоча ноги, рахитиком, вся манерная, в вельветовых брюках шла Наташка. Шла подслушивая, шла с таким желанием присоединиться к нам, что просто невозможно было ее не остановить.

— Что делают дети в Госдуме? — спросил я ее.

— Дети работают, — ответила она.

И она пошла с нами в наполненную цветами столовую Госдумы. И пила водку и шампанское, и нагло глядела на меня, как будто хотела меня съесть. По-моему, она родилась в 1979 году. Наташка работала в аптеке Леши Митрофанова, туда ее устроил папа-дантист. Получала она копейки, платил ей из своего кармана сам Митрофанов, но зато ежедневно видела знаменитых людей. У Наташки были изумительные черные глаза, вечное очарование ребенка, узкие плечики, полностью отсутствовала грудь. Она была вызывающе манерной, с широким носиком и пухлым ртом-цветком. Она на глазах росла и, начав с того, что была ниже меня, последний раз приехала ко мне домой с наркоманом-приятелем уже выше меня. Ее физиономия балансировала на грани очарования и уродства. Она одновременно напоминала и неандертальского мальчика (работы профессора Герасимова, из школьного учебника), и декадентский персонаж — девочку полусвета, а то и обиженного ребенка. Есть фотография, сделанная в ночном клубе «Титаник» — там очень красивый, полуседой я с измученным лицом и обиженная мною (она много пила в ту ночь, я на нее накричал!) девочка Наташа. Красивая пара. У Наташи была отличная холодная мраморная попа, она в некоторой степени компенсировала отсутствие сисек. Но, к несчастью, у нее был брат-гинеколог. Брат так запугал сестру инфекциями, что ее секс граничил с паникой.

Впрочем, вначале мы просто свалились друг на друга в моем туалете в сентябре 1997 года. И у нас лихорадочно пошел развиваться отличный, красивый, развратный роман. Она была модная, экстравагантно одевавшаяся вертлявая девчонка. Говорила смешные и похабные вещи, была наблюдательна, высмеивала и презирала депутатов, мне с ней было весело. На улицах на нас оглядывались. Но в конце ноября вернулась Лиза, очевидно прогорев в любви. Пришла, поставила наш диск Эдит Пиаф, села ко мне на колени. И как результат — я оттолкнул девушку Наташку. Подло. Она пыталась покончить с собой, отравилась, похудела на десять кило, с ней всю зиму кто-то должен был находиться в комнате, одну ее не оставляли, ей было 18 лет, что вы хотите, в этом возрасте очень больно. В конце марта Лиза подло оттолкнула меня.

Я не мог заниматься только их сиськами и письками. У меня на плечах был груз партии. Приезжая к Лизе, в квартиру, зависшую над Олимпийским, рядом с этой мрачной тарелкой над мечетью, я брал с собой работу. Она вставала поздно, я вставал рано и, разложив перед собой почту, ее доставляли из штаба мальчишки, до боли в пальцах писал — занимался партстроительством. Бывало по 12 или 15 писем в день. Я вылавливал человеков в море человеческом, во всех 89 регионах, далеких и близких. В середине дня приезжал охранник, мы отправлялись в штаб, по делам в городе, ко мне, если у меня были назначены встречи. Я не всегда возвращался в квартиру на Олимпийском — караулить Лизочку. Когда наконец возвращался, то находил в холодильнике остатки дорогой пахучей еды, множество пустых бутылок из-под сухого вина, которое она любила, и бутылки из-под коньяка, который она не выносила.

— Кто у тебя был, Лиза?

— Знакомые заезжали — отвечала она. Все ее знакомые любили дорогую рыбу и коньяк. Не мог же я ее охранять дни и ночи — от налета знакомых. При мне они не появлялись.

Дощечка опять стала встречаться со мной в апреле, ее ломало. Я поверил в ее рассказ о страданиях, пережитых ею. Врать ей резона не было. Женщины склонны скорее скрывать свои страдания по мужику.

«А вдруг ты меня опять кинешь, Лимонов?» — спрашивала она, подозрительно взирая на меня. «Мать говорит: «Он тебя опять кинет»». У меня хрупкая психика, что бы ты там ни фантазировал себе о железной Наташе. Второй раз не выдержу.

Однажды мы пошли с ней гулять, и начался дождь. Черные волосы свои она красиво покрасила синим кое-где, перьями. На ней были на железном каблуке даже не туфли, но ходули, лакированный модный коротенький плащик, большой зонт. Экзотическое существо, правда малодуховное, но зато очень броское. Мы зашли в писчебумажный магазин на Тверской, где она стала выбирать для своей работы в Госдуме тетради, ручки, обложки для фанов. У нее был отличный экстравагантный вкус. Пальцы с синим лаком на ногтях быстро расправлялись с предметами, оглаживали их, щупали, швыряли, забраковав. Потом я проводил ее к Госдуме. Там меня ждал мой охранник Костян. Он не одобрял моих одиноких прогулок с девушками.

Наташка взялась печатать для меня мою книгу «Анатомия героя», правда с ошибками и не очень внимательно. А позднее текст книги кто-то стер из компьютера в Госдуме. Мой ненавистник из аппарата ЛДПР, я полагаю. Или сама Наташка, в ярости. А вспышки у нее бывали.

Однажды летом 1998 года она позвонила мне, начав с «ебаный в рот». Дальше следовали невнятные утверждения, что она убьет меня на хуй, что я блядь, совсем блядь… потом она расплакалась и сказала, что ей надо немедленно увидеться со мной. Немедленно, через час. Я сказал, что еду в штаб. После угроз и запугиваний я согласился с ней встретиться на Комсомольском проспекте рядом с метро «Парк культуры» у книжного магазина под аркой. Костя Локотков сопровождал меня туда, обеспокоенный. Я, по правде говоря, тоже. Я воспринял всерьез ее угрозу «убью на хуй», потому что ранее она мне не угрожала. Я представлял, что у книжного магазина Наташка застрелит меня, и нашел, что быть застреленным у книжного магазина пошло. Но юной Наташке — нормально.