Том 8. Труженики моря - Виктор Гюго

— Наверняка.

— Сюда, в Пленмон?

— В Пленмон.

— Когда?

— На будущей неделе.

— В какой день?

— В пятницу, в субботу или в воскресенье.

— Он не обманет?

— Он мой тезка.

— И приезжает в любую погоду?

— В любую. Он не знает страха. Я Бласко, он Бласкито.

— Значит, он непременно будет на Гернсее?

— Один месяц езжу я, другой — он.

— Понимаю.

— Считая с будущей субботы, то есть ровно через неделю, не пройдет и пяти дней, как Бласкито будет здесь.

— Ну, а если море разбушуется?

— Если будет ненастье?

— Да.

— Бласкито задержится, но приедет.

— Откуда?

— Из Бильбао.

— Куда он направится?

— В Портланд.

— Хорошо.

— Или в Торбэй.

— Еще лучше.

— Пусть ваш знакомец не беспокоится.

— Бласкито не выдаст?

— Только трус — предатель. А мы народ смелый. Не горит лед, не предаст мореход.

— Никто не слышит наш разговор?

— Нас нельзя ни услышать, ни увидеть. Страх превратил это место в пустыню.

— Знаю.

— Кто осмелится нас подслушать?

— Верно.

— А если бы подслушали, то не разобрались бы. Мы говорим на своем языке, его тут никто не знает. А вы знаете, значит, вы свой.

— Я пришел договориться с вами.

— Так.

— Теперь я ухожу.

— Ну что ж.

— А если пассажир захочет, чтобы Бласкито повез его не в Портланд и не в Торбэй, а куда-нибудь еще подальше?

— Пусть приготовит вдвое больше пистолей.

— Тогда Бласкито сделает все, что захочет пассажир?

— Бласкито сделает все, что захотят пистоли.

— Долог ли путь до Торбэя?

— Как будет угодно ветру.

— Часов восемь?

— Может, больше, может, меньше.

— Бласкито послушается пассажира?

— Если море послушается Бласкито.

— Ему хорошо заплатят.

— Золото — золотом, а ветер — ветром.

— Это верно.

— Человек при помощи золота делает, что может. Бог при помощи ветра делает, что хочет.

— Тот, кто собирается уехать с Бласкито, будет здесь в пятницу.

— Хорошо.

— В какое время прибудет Бласкито?

— Ночью. Ночью приплываем, ночью отплываем. Море — жена нам, а темная ночь — сестра. Жена, случается, изменит; сестра — никогда.

— Ну, все решено. Прощайте, молодцы.

— Доброй ночи. А водки на дорогу?

— Благодарю.

— Это почище наливки.

— Итак, вы дали мне слово.

— Мое прозвище — «Честное слово».

— Прощайте.

— Вы — джентльмен, я — рыцарь.

Само собою разумеется, что только бесы могли вести такой непонятный разговор. Дети не стали слушать дальше и на этот раз пустились со всех ног, ибо наконец пробрало даже француза, — он бежал быстрее всех.

Во вторник на следующей неделе сьер Клюбен снова привел Дюранду в Сен-Мало.

«Тамолипас» все еще стоял на рейде.

Между двумя затяжками трубки сьер Клюбен спросил у хозяина «Гостиницы Жана»:

— Когда же снимается этот самый «Тамолипас»?

— Послезавтра, в четверг, — ответил хозяин.

В тот же вечер Клюбен, поужинав за столом береговой охраны, против обыкновения вышел из дома. Вот почему его и не было в конторе Дюранды; он не принял почти никакого груза на пароход. Поступок этот был необычен для такого исполнительного человека.

Кажется, он беседовал несколько минут со своим приятелем менялой.

Вернулся он через два часа после того, как колокол на ногетской колокольне подал сигнал тушить огонь. Сигнал дают в десять часов. Значит, уже была полночь.

VI

Жакресарда

Лет сорок тому назад в Сен-Мало был переулок под названием Кутанше. Теперь переулка нет, ибо он попал в план работ по переустройству города и его снесли.

В два ряда, склонясь друг к другу, стояли там деревянные дома, разделенные сточной канавой, — она-то и называлась улицей. Пешеходы пробирались, расставляя ноги циркулем, ступая по краям канавы, то и дело задевая головой и локтями дома, стоявшие справа и слева. У дряхлых построек эпохи нормандского средневековья почти человеческие профили; тут каждая развалина смахивает на колдунью. Нижние этажи, словно вдавшиеся внутрь, выступающие верхние, изогнутые навесы, ржавые железные украшения, торчащие отовсюду, прикидываются подбородками, губами, носами и бровями. Слуховое оконце. — глаз, и глаз кривой. Обомшелая, растрескавшаяся стена — щека. Дома наклоняются лбами друг к другу, будто замышляя злодеяние. Разбойничье гнездо, притон, вертеп — названия, созданные в старину, — связаны с этими образцами зодчества.

Самый большой, самый заметный или самый примечательный дом в переулке Кутанше назывался Жакресардой.

Жакресарда была домом для бездомных. Повсюду в городах, а в морских портах особенно, есть подонки общества. Это личности настолько темные, что часто само правосудие не может установить, кто они такие. Праздношатающиеся дармоеды, изворотливые ловцы случая, шарлатаны всех мастей, вечно пытающие счастье; грязное рубище всех видов, и все способы его носить; прогоревшие жулики, нравственные банкроты, человеческие жизни, потерпевшие крах, неудачливые воры (ибо крупные хищники так низко не падают), мастера и мастерицы зла, пройдохи и потаскушки, совесть, протертая до дыр, и прорванные локти, отъявленные мошенники, докатившиеся до нищеты, негодяи, не добившиеся богатства, все те, кто побежден в социальном поединке, голодающие, а некогда пожиратели, мелкота из преступного мира, нищие — и в прямом и в переносном, скорбном, значении слова — таков этот люд. Здесь человек представлен в скотском образе. Здесь свалка душ. Все это накапливается в какой-нибудь дыре, где изредка прохаживается метла, называемая полицейской облавой. Жакресарда в Сен-Мало и была такой дырой.

В подобных вертепах не найдешь закоренелых преступников, бандитов, грабителей — этого страшного порождения невежества и нужды. Если и попадется убийца, то это озверевший пьяница, а воры, как правило, — мелкие карманники. Здесь все, что общество скорее отплевывает, чем изрыгает. Тут бродяги, а не насильники. Но доверяться им нельзя. На этой последней ступени человеческого падения встречаются беспримерные злодеи. Однажды, закинув сети в Эписье, — а для Парижа это было тем же, чем Жакресарда для Сен-Мало, — полиция поймала Ласнера.

Такие убежища приемлют всех и вся. Падшие равны между собой. Порою сюда скатывается и доведенная до нищеты порядочность. Известно, что даже честные и добродетельные люди не защищены от превратностей судьбы. Слепо преклоняться перед Лувром[136] и презирать острог — ошибочно. Общественное уважение, так же как и всеобщее порицание, требует пересмотра. Бывают всякие неожиданности. Ангел в доме терпимости, жемчужина в навозной куче, —