Комиссар госбезопасности. Спасти Сталина! - Олег Таругин

– А неофициально?

– А неофициально, Сереженька, он произнес буквально следующее: «А ну брысь отсюда, и чтоб я тебя тут в упор не видел! Вернется твой, никуда не денется. А станешь спорить – обнулю все допуски, так что даже не узнаешь, когда связь восстановится». Вот такой он солдафон неотесанный, за что я его безумно и уважаю.

Полупрозрачная ткань практически ничего не скрывала, и Кобрин, несмотря на не шибко хорошее физическое состояние, мгновенно ощутил нарастающее желание. Ветвицкая, скользнув взглядом по его телу, усмехнулась:

– Ну уж нет! Пока с вас достаточно, товарищ майор, так что расслабьтесь! Как в ваших кругах говорится, отставить. Вот откормитесь немного, здоровьишко, ратным трудом подорванное, подправите, тогда уж и приставать к практически невинной девушке станете.

– Ой, подумаешь, не слишком-то и хотелось, – Кобрин послушно откинулся на подушку. – И чем занималась?

Девушка пожала плечами:

– Если надеешься, что лила горькие слезоньки над твоим голофото и страдала о своей несчастной судьбе, то глубоко ошибаешься. Работала, поскольку этого мне как раз таки никто не запрещал.

– Над этими самыми «новыми протоколами парентерального питания», что ли?

– Так ты уже в курсе? – без особого удивления осведомилась Маша, с трудом пряча улыбку. – И когда только успел! У всех женихи как женихи, а у меня мало что солдафон, так еще и умный. Ну, да, и над этим тоже. Догадывалась ведь, что ты можешь и всерьез задержаться.

– И как успехи?

– Нормально, новые рецептуры позволяют находиться в стазисе до двенадцати месяцев без критического вреда для здоровья. Да там не только в питании дело, основная проблема – атрофия мышечной ткани в условиях длительной адинамии. Конкретно я, имею полное право похвастаться, участвовала во внедрении в медблок системы миостимуляции и ее клиническом испытании. И не смотри такими глазами, я ж не на себе испытывала, в моем нынешнем положении подобное противопоказано. Главное, все работает… – Внезапно осекшись, девушка, прищурившись, вгляделась в его лицо. – Так, стоп! Сережа, а отчего это ты сейчас таким довольным выглядишь, а? Ты ж это не всерьез? Ты ведь не собираешься НА СТОЛЬКО туда возвращаться?

– Разумеется, нет! – неискренне вскинулся Кобрин. – Что мне столько времени в прошлом-то делать?! Помогу немного нашим ситуацию разрулить, да и вернусь. Может, месяц, может, и того меньше, как пойдет.

– Сволочь, – безапелляционно сообщила Ветвицкая, отворачиваясь. При этом майор был отчего-то совершенно убежден, что оное слово было произнесено с нескрываемой нежностью. – Мерзавец! Это мне что, и рожать теперь одной? И… вообще?

– Маш…

– Отстань, – девушка порывисто поднялась, подходя к окну. – Вот так и знала, честное слово!

– Товарищ прапорщик, как старший по званию…

– Да иди ты в задницу, я не за звание замуж выйти соглашалась, а за человека! Любимого, между прочим! Ладно, проехали…

По полу прошлепали легкие шаги босых ног – один, второй, третий. Едва заметно просел эргономический матрац. Лицо обожгло горячее дыхание:

– Горжусь тобой, Сережка, ты у меня такой, такой… герой, короче говоря, вот! Иди сюда.

– А как же насчет подорванного здоровья? – пробурчал Кобрин, торопливо освобождая невесту от достаточно эфемерной одежды. – И общего истощения организма? Не говоря уж о прочей атрофии?

– Здоровье пока немного подождет, – выдохнула девушка, прижимаясь к любимому мужчине всем телом. – А с истощением и атрофией мы завтра о-го-го как бороться станем, как только проснемся, разумеется!

– А еще мы завтра распишемся, – решительно сообщил Сергей. – Некуда откладывать. Полагаю, Роднин против не будет, скорее, за.

И это оказалось последней более-менее осознанной мыслью…

Москва, район станции метро «Кировская», конец ноября 1941 года

Подземный кабинет Сталина со времени прошлого посещения абсолютно не изменился. Чего нельзя было сказать о внешнем виде карты СССР позади рабочего стола, условные обозначения на которой сместились несколько западнее. И что именно это означает, Кобрин прекрасно понимал.

Разумеется, последнее не осталось незамеченным Иосифом Виссарионовичем, привыкшим подмечать даже самые мелкие детали, а сейчас – так и вовсе внимательно наблюдавшим за Сергеем.

– Любопытствуешь, товарищ Кобрин? И правильно делаешь. Ты не стесняйся, поближе подойди, глаза-то не казенные, в названия освобожденных населенных пунктов вчитайся. Тем более, и твоя заслуга в этом имеется, причем немаленькая. Давим фрицев понемногу, причем уверенно, скажу тебе, давим. Обратил внимание, где нынче линия фронта проходит?

– Так точно, товарищ Сталин, обратил. Значит, начали контрнаступление?

– Начали, – кивнул Вождь. – Прямо после парада и начали, девятого ноября. Пока погода позволяла, ударили авиацией по всем разведанным целям, а следом и наземные войска в бой ввели. Есть мнение, что к январю в общем и целом управимся, фронт окончательно стабилизируем, а весной, как распутица закончится и дороги просохнут, продолжим. Планы будущей весенне-летней кампании сейчас компетентные товарищи из генштаба досконально прорабатывают, думаю, не подведут. По крайней мере, прошлых своих ошибок мы уж точно не допустим. Подробности позже выяснишь, если, конечно, возможность будет.

– Виноват, товарищ Сталин, – закончив изучать карту, Сергей вернулся на свое место. – Не совсем понял, о чем вы? В каком смысле, возможность?

Откинувшись на спинку кресла, Вождь вроде бы равнодушно дернул плечами:

– Ну так товарищ Сталин ведь не знает, надолго ли тебя к нам вернули? Ведь вернули же, да? Мне тут доложили, что пока твой заместитель вопросами выписки занимался, ты как-то странно себя вел. То ли прикемарил немного от усталости, то ли сознание внезапно потерял, словно барышня впечатлительная. Но поскольку на впечатлительную барышню ты, товарищ Кобрин, совсем не тянешь, я и подумал, что – как ты там это называешь? Выдернули тебя, да? Было такое дело? Или до товарища Сталина неверную информацию довели?

– Вот вы о чем… – расслабился народный комиссар, обменявшись быстрым взглядом с непонимающе хлопающим глазами Зыкиным. Удивление товарища оказалось вполне объяснимым: Сергей просто не успел ему рассказать о нескольких днях, проведенных в будущем, поскольку к тому моменту, когда Виктор вернулся в палату со всеми необходимыми документами, Кобрин уже пришел в себя. А позже просто возможности не имелось, поскольку заместитель, едва не подпрыгивая от нетерпения, постоянно торопил, мол, нас на самом верху ждут, давай, хватай вещи да поехали. В автомобиле тоже не поговорили – шумно, да и шофер не должен был услышать лишнего.

Что же до осведомленности Сталина, то с этим тоже понятно: Сергей прекрасно понимал, что все время, пока он валялся на больничной койке, за ним достаточно плотно присматривали. Причем Зыкин об этом практически наверняка даже понятия не имел. То ли люди Лаврентия Павловича, то ли Власика, то ли, что куда вероятнее, обоих. Собственно, и правильно, уж больно ситуация неординарная, учитывая столь внезапное и – что уж кривить душой – эффектное появление на арене злокозненных гостей из будущего…