Аббатиса - Лорен Грофф

В конце своего послания Алиенора приписывает торопливо: ей снилось, что она не переживет этого странствия, ее снова захватят в плен, и она умрет от тоски, она умоляет праведную Мари помолиться за свою королеву и сказать, в руку ли сон, ведь Господь благословил ее прозорливостью.

Мари всматривается в длинный коридор своего предвидения: в нем нет смерти королевы ни по дороге в Испанию, ни на обратном пути. Мари пишет об этом королеве, но строго, велит ей собраться с силами и исполнить долг. Мари вставляет в письмо шутку, ее глупость должна разозлить королеву. Алиенору назвали в честь матери, Аэноры: королеве, с которой не сравнится ни одна женщина, при рождении дали имя alia Aenor, другая Аэнора. В письме Мари называет вторую Алиенору, королеву Кастилии – Алиенору, дочь Алиеноры, – alia alia Aenor. Пусть лучше королева сердится, чем тревожится и печалится.

И еще, добавляет Мари, я вижу, что внучка, которую вы решили привезти во Францию – та, что старше и красивее, – не годится в королевы. Уррака слишком нежна, она не вынесет тягот монарших обязанностей. Стать родоначальницей поколений святых и королевских особ суждено младшей сестре, Бланке, она унаследовала от бабки и мудрость, и силу духа, пусть изначально Алиенора и не прочила ее в королевы Франции.

Мари умолчала о том, что это отнюдь не видение, ей рассказала об этом любимая подруга, выросшая в обители, теперь она замужем за знатным кастильским дворянином и хорошо знает обеих сестер.

Наверное, Алиенора и сама разглядела в девочке ум и характер, поскольку привезла с собой на север Бланку, а не Урраку и отправила ее в Париж, на трон королевы Франции. А потом, устав от трудов, старая королева вернулась в Фонтенвро.

Чуть погодя Мари пишет тетка Урсула – по ее словам, так велела ей королева. Письмо должна была написать Урсула, не аббатиса, ибо жить королеве недолго, она теряет счет времени. То и дело принимает Урсулу за Мари. Урсула и не думала, что малютка Мари и Алиенора такие большие подруги, надо же, как странно. Вот хотя бы на днях королева сдавленным голосом сказала Урсуле, что тоже любит ее, но как сестру, поэтому и отослала ее прочь. Сколько же потаенного в Мари, Алиеноре, в их отношениях. Хотела бы я, чтобы здесь, на моем месте, была ты, пишет тетка. Хотела бы я, как в юности, сидеть с тобой до света у пруда в ожидании дичи, сходящейся на водопой.

У Мари отчего-то перехватывает дыхание, ее так и тянет вскочить, побежать на конюшню, прискакать к Ла-Маншу, нанять корабль, чтобы перевез ее на другой берег, стремительно пересечь Нормандию, очутиться подле королевы и ухаживать за великой женщиной до самой ее смерти, как преданная служанка.

Но потом Мари поднимает глаза и видит Тильду, та принесла на одобрение аббатисе заказы на рукописи; Годе не терпится сообщить Мари о необъяснимом море среди коров: они пышут жаром, их толстые мокрые десны гноятся.

О стену бьется пчела, лапки ее в пыльце.

Мари со вздохом потирает лицо. Пишет тетке слова привета. А телом остается в слякотной Англетерре.

Мари ждет смерти королевы. Ожидание нестерпимо.

Она утешается, как может, наслаждаясь простором и белизной нового дома аббатисы, очагом, что согревает ее по ночам, едва повеет прохладой, наслаждается великолепной кухней и собственной кухаркой, что кормит ее по требованию, наслаждается нежными голосками облаток и учениц, поющих в классной, она отвела им место непосредственно под своими покоями. В застекленное окно – немыслимо дорогое – Мари может смотреть на клуатр и сады, следить за своими маленькими монахинями.

Но аппетит оставляет ее. Она почти не притрагивается к блюдам, что посылает ей кухарка, у нее ссыхаются мышцы. Мари все такая же высокая, но уже не дородная, и хабит приходится подшивать, чтобы подол не волочился по земле.

В эти года ожидания в обитель прибывает некая Спрота, новициатка удивительной красоты: пухлые губы, круглое личико, кожа и волосы золотистые с розоватым отливом, а глаза – большие, светло-голубые, такого оттенка, что не разглядишь радужной оболочки, – напоминают Мари взбитые белки. Впервые увидев ее в городском соборе, Мари умиляется редкой красоте девушки и тому, с какой нежностью, плача и причитая, прощаются с ней родители. Мари охватывает тревога; все эти годы она опасалась, что явится новая Авис и потрясет устои обители, которые Мари закладывала с таким терпением. Но наблюдая, как девица, вздернув подбородок, со смирением принимает знаки любви, как протягивает бледную руку для поцелуя, Мари чувствует раздражение, и вскоре она понимает: Спрота не эхо Авис, она сама по себе, угроза иного рода. А когда мать девицы, женщина с алчным лицом и необъятной грудью, осмеливается подойти к аббатисе и шепчет ей на ухо, что дочь ее благословенна, она праведница, а со временем, возможно, станет святой, что относиться к ней надобно с почтением, приличествующим тому, на ком почиет благословение Божие, что она станет жемчужиной обители и надо ею дорожить, в душе Мари шевелится мрачное чувство.

Мари переводит взгляд с матери, чьи черты огрубило время, на дочь, ее более свежее подобие, и не говорит, что красота – великая обманщица, что тем, кто родился красивой, святой стать трудней, а не проще, что и обычные женщины становятся праведницами лишь когда их тела лишаются юной свежести и возраст мелкими унижениями оставляет свой отпечаток на их коже и костях.

Спроту ждет такое же отношение, как прочих новициаток, сухо отвечает Мари. В нашей обители дорожат всеми праведницами.

Облачившись в белые одежды новициатки, Спрота говорит мало, с придыханием, высоким голосом, и только цитатами из Библии. С губ ее не сходит улыбка, порой Мари замечает во взгляде ее жесткость, мимолетную насмешку. Молодые монахини, новициатки, школьницы так и липнут к Спроте, ходят за ней по пятам. Когда магистра Торквери посылает ее с остальными мыть пол в трапезной или рано утром доить коров, служанки – их ловили на этом не раз – забирают работу из нежных ручек Спроты. А когда в наказание за леность Торквери поручает девице задания более трудные и Спрота с коромыслом на хрупких плечах несет ведра воды в уборную, но, споткнувшись, проливает половину – возможно, признается наедине Торквери аббатисе, не так уж случайно, а чтобы облегчить себе ношу, – другие новициатки, заметив ее мучения, возмущаются тем, что такой нежной тростиночке приходится таскать тяжести. Но Спрота поднимает мягкую белую руку и