Декабристки. Тысячи верст до любви - Татьяна Алексеева

Мария продолжала молча смотреть отцу в глаза. Когда он потребовал от нее, чтобы она разошлась с мужем, в первый раз, молодая женщина с негодованием ответила, что не сделает этого никогда. Все последующие разговоры об этом она лишь отмалчивалась и слабо протестовала, что не может так поступить. Теперь же ей и вовсе было нечего возразить отцу: она уже точно знала, что согласится.

– Как я могу быть уверена, что его действительно отправят в Сибирь? – спросила она, наконец, неожиданно охрипшим голосом.

– Я тебе это обещаю. Моего слова недостаточно? – приподнял одну бровь Бороздин.

– Вашего слова? – усмехнулась его дочь и, не выдержав, все-таки дала волю своему гневу. – Вы же обманывали меня все это время!..

– Ты сама в этом виновата, – холодно отозвался Андрей Михайлович. – Не нужно было упрямиться и рваться в Сибирь за твоими истеричными подругами. Я не мог допустить, чтобы ты сбежала туда, не мог позволить своей дочери жить неизвестно где без средств к существованию.

Мария опустила голову и снова погрузилась в молчание. Нельзя было злить отца еще сильнее, нельзя было пререкаться с ним! Это могло повредить Иосифу, ради него она должна была смириться с тем, что от нее требовали. Ничего другого сделать для своего супруга она больше не могла.

– Ты уже виновата в том, что он умирает, он по твоей милости оказался в крепости, – добавил Бороздин. – Не делай ему еще хуже своим упрямством.

«По твоей милости», – повторила про себя Мария и отвела глаза в сторону.

– Ну так что, Маша? – спросил Андрей Михайлович. – Ты согласна на эти условия или нет?

Мария Поджио помедлила с ответом лишь крошечную долю секунды.

– Да, – ответила она чуть слышно. – Да, я согласна.

– Ты согласишься на развод с Поджио и выйдешь замуж? – еще раз уточнил Бороздин.

– Да, – ответила Мария и поднялась с кресла, чтобы уйти. Больше ей с отцом говорить было не о чем.

– Ты даже не спросишь, за кого тебе выходить? – по-прежнему сидя в своем кресле, крикнул ей вслед сенатор. Мария остановилась у двери и обернулась:

– Мне все равно, отец.

Она не помнила, как дошла до своей спальни и оказалась на кровати. Не слышала, как кто-то постучал в дверь, а потом, не дождавшись ответа, ушел. Вокруг нее словно сгустился черный туман, в котором скрылось все – комната, стены дома, улица, на которой он стоял, и весь город. Не было в жизни Марии больше ничего – ни дома, в котором она жила, ни близких людей, которых она любила. Все исчезло в бездонной тьме в тот же миг, как навсегда исчез из ее жизни Иосиф.

Мария лежала, уткнувшись лицом в тонкое кисейное покрывало, и ей казалось, что она так и будет лежать вечно, не шевелясь и едва дыша. В памяти всплывали давние, полузабытые сцены из прошлого. Вот она впервые увидела Иосифа входящим в их гостиную, заметила, как он смутился при виде ее, и принялась расспрашивать об этом застенчивом молодом человеке пригласившего его к ним в гости дядю. Вот он, все еще нерешительно, несмотря на то что они уже давно знакомы, делает ей предложение в имении Давыдовых. Вот отец нервно расхаживает по комнате, ударяет ладонью по столу, его лицо перекошено от гнева, а сидящая за столом мать делает вид, что плачет, прикладывая платок к сухим глазам, – Мария только что сообщила им, что дала Иосифу свое согласие. Вот их венчают, и они осеняют себя крестным знамением: она – православным, а он, словно ее отражение в зеркале, католическим. Вот она играет с его детьми…

Тогда ей казалось, что все самое тяжелое позади, что после того, как она сумела пойти против воли отца и настоять на своем, ее ждет спокойная и радостная жизнь, и все заботы в ней будут заключаться только в том, чтобы сделать Иосифа и его детей еще счастливее. Некоторое время все так и было. Только Иосиф слишком часто, по мнению Марии, уезжал из их имения, ссылаясь на дела, и ей приходилось делать вид, что она не догадывается, о каких именно делах идет речь. Но потом и этот повод для беспокойства прошел: Мария сообщила супругу, что у них будет ребенок, и после этого он стал проводить в имении гораздо больше времени, покидая его лишь изредка и быстро возвращаясь назад. Ему хотелось сына – возможно, потому, что покойная первая жена подарила ему трех дочерей и только одного мальчика. Марии же было все равно, мальчик у нее родится или девочка: она просто была счастлива подарить любимому мужу еще одного наследника. Порой она замечала, что дети Иосифа от первого брака начинают отдаляться от нее, словно боясь, как бы она не перестала их любить после рождения своего малыша, и Мария тут же принималась снова завоевывать их любовь, проводя с ними еще больше времени и вызывая плохо скрываемое недовольство нянь и гувернанток. И снова в их семье царили мир и любовь, дети переставали сомневаться в ее теплых чувствах к ним и вместе с ней ждали появления на свет брата или сестры…

А потом в имение пришло известие об аресте Иосифа. И появление на свет маленького Льва, сына, о котором он так мечтал, не принесло Марии той радости, которой она ожидала. Ведь человек, которому она хотела подарить этого ребенка, не видел его и уже никогда не должен был увидеть. Одновременно с этим ей стало известно и об аресте мужа ее младшей сестры Екатерины, который тоже оказался участником одного из тайных обществ…

И все-таки тогда у Марии еще была надежда снова встретиться с Иосифом. Первыми новостями, которые она узнала после того, как перестала прятаться в своих комнатах с сыном и кормилицей и плакать, думая о муже, стали слухи о том, что кому-то из живших в Петербурге жен осужденных на каторгу мятежников удалось получить разрешение поехать туда вместе с ними. Чуть позже эти слухи подтвердились: едва ли не каждый приезжавший из Петербурга знакомый повторял Марии одни и те же имена уехавших в Сибирь женщин. Женщин, которых она хорошо знала, со многими из которых дружила или даже состояла в родстве, – Марии Волконской, Екатерины Трубецкой, Александры Давыдовой… Рассказы о них вывели Марию Поджио из оцепенения, в котором она пребывала. У нее появилась надежда – она тоже могла поехать следом за Иосифом и найти способ быть с ним вместе.

Первым же делом, которым она занялась после того, как перестала думать только о своем горе, было составление письма на имя императора. Ей было проще, чем Трубецкой и Волконской, которые уже написали подобные письма и получили разрешение выехать за мужьями, она знала, как именно эти бумаги были составлены, какими словами ее предшественницы смогли убедить царя удовлетворить их просьбу. «Знаю всю великость преступления мужа моего, бывшего гвардии штабс-капитана Осипа Поджио, и справедливое наказание, определенное ему, не смею и просить о помиловании его; но будучи его несчастною женою, зная всю священную обязанность моего союза, самая вера и законы повелевают мне разделить тяжкий жребий его», – выводила она аккуратным почерком те же фразы, которые уже помогли нескольким женам соединиться с мужьями и которые должны были помочь в этом и ей. По крайней мере, Мария верила, что они помогут.

Но ее надежда была недолгой. Ответа на ее прошение все не было, и в то время, как другие жены осужденных одна за другой покидали Петербург или Москву, в жизни Марии Андреевны ничего не менялось. Младшая сестра Екатерина, с которой Мария попробовала было поговорить об отъезде в Сибирь, сперва почему-то отмалчивалась, а потом резко перевела разговор на другую тему. Марии это показалось странным, и она спросила напрямую, не думала ли сестра о том, чтобы отправиться искать ее мужа Владимира Лихарева. Но та вдруг рассердилась, крикнула, что никто не должен указывать ей, как поступить, а потом разрыдалась и выбежала в другую комнату. Больше старшая сестра к разговору о Лихареве не возвращалась. А через пару недель она узнала, что брак Екатерины с Владимиром был расторгнут и что сама ее сестра обещала родителям снова выйти замуж за подходящую, по их мнению, партию. О том, кто именно станет «подходящей партией» для младшей дочери на этот раз, отец еще раздумывал: слуги болтали, что пока он выбирал лучшего из нескольких кандидатов, а сама Кати не принимала в решении своей судьбы вообще никакого участия.