Дети богини Кали - Анастасия Баталова

— Да мне этого не нужно… Вы знаете, чего я хочу больше всего на свете…

Несмотря на то, что их отношения давным-давно уже перешли известные границы, молодой секретарь всегда обращался к директриссе только на «вы».

— Опять ты начинаешь, — она досадливо поморщилась, — я же просила тебя обойтись без этих намеков. Автобус в пробке быстрее не поедет, даже если все пассажиры начнут браниться. Есть объективные обстоятельства, не позволяющие нам немедленно оформить отношения.

— Но сколько же ещё ждать? — тихо спросил он, подняв на Аманду Крис свои красивые грустные глаза, в каждом из которых зрачок — большая темная ягода — ловил блики оконного света.

— Это зависит от очень многих факторов, — она сразу заговорила суховатым деловым тоном, — мы ведь уже обсуждали это. В семье трое детей, и они уже вполне взрослые, их нужно правильно подвести к такой деликатной теме, обосновать им мое решение. Вдобавок надо будет обговорить с мужем долю имущества, которую он получит после развода, размер содержания, которое я должна буду выплачивать ему ежемесячно, алименты. Да что я буду повторяться? Молото-перемолото тысячу раз… Тебе нужно запастись терпением. Развод — дело очень серьезное.

— А когда свекровь не последний чин в прокуратуре — тем более, — горько съязвил он, — Я больше так не могу. Лучше увольте меня, с глаз долой из сердца вон, как говорится.

— Да брось… — Аманда ласково привлекла юношу к себе и попыталась поймать его губы, но он отстранился, — опять что-то на тебя нашло… А я уж размечталась… что вот сейчас как раз пара часов свободных у меня есть, поедем куда-нибудь, пообедаем, хочешь, в наш любимый «Домик на краю обрыва», весной там очень-очень красиво, зацветают кусты дикой вишни на скалах, ты знаешь… — она выпустила его из объятий и отвернулась, демонстрируя сожаление, — я так много работаю, нахожусь в состоянии постоянного нервного напряжения, а выдается редкая возможность расслабиться и — как назло! — любимый мужчина закатывает истерику…

Молодого человека кольнуло чувство вины. Оно всегда появлялось, когда она так отворачивалась и говорила с такой интонацией — как будто бы каждый раз нажимала на застарелую мозоль. Возможно, она делала это намеренно, но могло ведь так получаться и само собою — если речь идет о тонких духовных материях, никогда нельзя огульно обвинять кого-либо в фальши.

Юноша подошел к ней сзади, робко коснулся руки.

— Простите, пожалуйста…

И уже через несколько минут они неслись в служебной машине по автотрассе в направлении гор.

Саймон и Фич пересекали двор между корпусами общежития, когда в очередной раз встретили Малколма. Фич всегда очень сильно не любил эти моменты — он чувствовал опустошающую обиду, когда Саймон, с которым у него только начало зарождаться взаимное доверие, обрывал разговор на полуслове, забывал о нём, словно его и не было, и со всех ног бросался навстречу этому скандальному красавчику с неумеренно ярко подведёнными глазами…

Фичу приходилось стоять в сторонке и смотреть, как они обнимаются, шепчутся о чем-то, и как Малколм ласково гладит своего бывшего питомца по русой головке. Фичу казалось, что это длится целую вечность — все мы знаем, как мучительно тянется время, когда стоишь молча рядом со своим другом, встретившим кого-то тебе совсем чужого… И ещё Фич страстно завидовал Малколму. Как же легко тому достается любовь! Вот почему одни всё получают сразу и сполна, а другим приходится прилагать огромные усилия, чтобы выбить себе какие-то крохи!

Так было и на этот раз.

Саймон побежал навстречу Малколму, тот поймал мальчика почти на лету и слегка приподнял. Потом поставил на землю и поцеловал в макушку.

— Я уезжаю, Сэмми… — сообщил он с грустной улыбкой.

— Куда?

— Не знаю. Директрисса сказала, что мне предложили работать по контракту.

Саймон слушал, опустив голову. Длинная ровная челка скрывала его глаза.

— А ты вернешься? — спросил мальчик, подняв на старшего товарища взгляд — по-детски открытый и в то же время невероятно твердый — под таким невозможно было лгать…

— Конечно, малыш… — Малколм попытался сглотнуть комок, некстати подкативший к горлу, — я думаю, что это всего на пару месяцев, не больше. А потом я приеду, привезу много-много денег и подарю тебе велосипед. Помнишь, я обещал?

Саймон кивнул.

Это было давно, ещё в первый год его обучения в Норде. Он приехал из детского бокса молчаливым диковатым мальчиком и однажды по-детски неуместно нелогично заупрямился — не захотел идти на урок. Сначала он заперся в кабинке мужского туалета и никого не подпускал к себе, кидаясь бумажными шариками, а потом опустился на пол и стал тихонечко плакать. Тогда Малколм перелез через заграждение между кабинками, сел рядом и долго разговаривал с ним — ему на тот момент только-только дали шефство над Саймоном, они оба еще присматривались друг другу — он спросил малыша, как будто бы между прочим, чтобы заговорить зубы, какая у него мечта, и тот ответил, что хочет велосипед. Большой, двухколесный, с переключателем скоростей. Малколма тогда сильно огорчила невозможность немедленного исполнения этого желания, но он пообещал: когда он вырастет и найдет работу, первым, что он купит на свою зарплату, будет велосипед для Саймона.

Из донесшихся до него обрывков разговора Фич понял, что Малколма вскоре не будет в Норде и уже хотел было порадоваться этому, но неожиданно поймал взгляд Саймона — тот простился со своим другом и теперь возвращался к нему через спортивную площадку. Никогда прежде Фич не замечал в глазах у девятилетних мальчиков такой печали. Он вообще только один раз видел нечто подобное. Ещё в детском боксе. На его территории долго жила бродячая собака — крупная черная сука — ее прикормили работники столовой и она постоянно ошивалась неподалеку. Детей она не трогала, лежала на солнышке, виляя хвостом, и охотно позволяла себя гладить. А как-то по весне она ощенилась. Всех щенков собрали в матерчатый мешок и утопили. Считается, что животные не понимают боли, но эта сука — Фич никогда не сможет забыть — она смотрела на него глазами, полными совершенно человеческой неутолимой тоски — такими же глазами сейчас смотрел на него Саймон.

— Я не верю, что он вернется… — прошептал мальчик.

Качнувшись на длинных нижних ресницах, упала и скатилась по щеке прозрачная крупная слеза.

— Но ведь он же твой друг, он не стал бы лгать тебе… — попытался утешить его Фич.

— Он и не лжет, — в голосе Саймона сквозила совсем взрослая смиренная грусть, — он просто сам ещё не знает, что больше не захочет возвращаться. Норд ведь не самое интересное место на Земле. И нам хорошо здесь лишь потому, что мы никогда не видели ничего другого. Он так переменился после того, как побывал в Атлантсбурге. Мы даже представить себе не можем, что за мир там, за этими воротами…

Малколму было грустно покидать Норд, он осознавал, что отъезд необратимо изменит его жизнь, и пока неизвестно, к лучшему или к худшему, но с другой стороны — за кирпичными стенами интерната его ждало нечто совершенное новое, гораздо более значительное и интересное, а, главное, своё, юноша предвкушал: там, снаружи, у него будет жизнь, в которой он сам волен устанавливать правила. И теперь — он старался об этом не думать, но не слишком получалось — у него появится шанс, пусть не очень большой, но и не исчезающе малый, снова встретить ту девушку-телохранительницу, хотя бы случайно. Ему хотелось заглянуть ей в глаза и понять, что она его не помнит. Тогда бы он, конечно, огорчился, но по крайней мере смог бы унять в себе эту непривычную пронзительно-нежную тоску, которая с каждым днем становилась всё сильнее — что-то заставляло-таки Малколм надеяться: встретившись снова, они не разойдутся просто так, как незнакомые люди. Загадочное древнее чутье подсказывало ему: та долгая ночь произошла с ними обоими. Не может же один человек остаться совершенно безучастным, наделав бурю в душе у другого? Или может? В любом случае, чтобы ответить на этот вопрос, нужно встретиться с нею снова…