Трем девушкам кануть - Галина Щербакова

Пусть радуются! Пусть… В конце концов Юраю ведь тоже нужно время, чтобы привести приговор в исполнение. Он его получил. Это самое время.

А главное – Юрай вспомнил. Он вспомнил, что тогда забыл из разговора с Лидией Алексеевной. Ведь именно это забытое погнало его искать Лодю – он уже знал, чувствовал: что-то не так в этой болезни. Ведь как было тогда…

«…Затейте против меня дело! – кричал ей Юрай. – Затейте! Выведите меня на чистую воду! Нет же другого способа разобраться, как погибли три девушки, как убили Михайлу!»

У Лидии Алексеевны даже голос не дрогнул. А ведь он сказал: три! Три девушки, а тогда, летом, было две. Произошло, так сказать, увеличение смертей. И откуда московская барынька знает про смерть скотника Михайлы? Откуда? Он ей кто? Брат? Сват?

Ах, Лидия Алексеевна, Лидия Алексеевна! Глобальный вы человек, а на мелочах попадаетесь. Взяли и открыли свое знание своим неудивлением. Ведь стоило вам сказать: «Какого еще черта? Какого Михайлу?»

* * *

Хорошо, что весна с хороших морозов пришла разгоряченной и жаркой, а то, околачиваясь возле дома Марьи Николаевны по вечерам, вполне можно было схлопотать пневмонию.

Встретились вроде случайно. Именно в ее дворе Юрай «некстати» подвернул ногу, когда Марья Николаевна стучала сорным ведром о помойку. Слово за слово, Юрай ухватился «в травме» за грязный бак.

– Ух, как больной!

– Да что вы за это рукой хватаетесь?

– Хватишься тут!

– А я вас где-то видела.

– Конечно, видели! Я ведь сейчас тоже к вам шел. Я бывший ваш сосед сверху…

Марья Николаевна хотела тут же уйти, но Юрай уцепился за ее локоть, запрыгал на одной ноге рядом.

Допрыгали до лавочки, Юрай по дороге все бормотал про стройку этажом ниже, от которой нет покоя…

– А я тут при чем? – поджала губки Марья Николаевна.

Еле-еле пробился Юрай через ее недоверие. Еле-еле вбил ей в голову, что исключительно по причине бытовой неприспособленности обращается к ней за советом. Как лучше обмениваться, с маклерами или без? И сколько это – по-честному только! – стоит. Он человек небогатый. И нельзя ли выйти на «ее людей».

Марья Николаевна была в глубоком смятении. Сразу стало очевидным, что обменом она сроду не занималась, но сказать об этом не хотела, что-то в разговоре ее беспокоило. В глазах так и полыхала тревога, а дело-то пустяковое: переехала из хорошей однокомнатной в плохую. Делов! Ну приплатили ей за это. Так хорошо же! Вполне законное дело, можно сказать, святое.

– И чего вы ко мне? – сердито спрашивала она. – Нас ведь три семьи на этаже переселили.

– Но у меня-то квартира над вами, – резонно отвечал Юрай. – Мне ваш вариант и интересен.

– Тут лучше, – упрямо говорила Марья Николаевна. – Лучше, и все.

Юрай поднял штанину – ничего, женщина пожилая и простая – и, вытягивая совершенно здоровую ногу, запричитал:

– Вот раздуло – так раздуло!

Короче, повела его, горемыку, Марья Николаевна к себе, дала бинт, стал Юрай «пеленать ножку», и разговор после доброго поступка пошел веселее.

Да. Приходили к ним на этаж двое, предложили варианты, все очень хорошие…

– Нет, Марья Николаевна, вас обманули. Это же квартира, простите, много хуже!

И тогда женщина заплакала. Она плакала как бы показательно, с огромным количеством крупных слез, с тонким подвыванием, сморканием в кухонное полотенце, она раскачивала себя из стороны в сторону; пришлось даже попридержать ее, а то бы навернулась с табуретки. Выяснилось. Ни копейки ей не приплатили за «эту хрущевскую халупу, ни копейки». Ей, вернее, не ей, внуку нашли хорошего адвоката, чтоб спасти от плохого приговора!

– Мальчик снасильничал. Вы же знаете дэвок. (Она говорила «дэвок», отчего Юрай даже не сразу понял, что она имеет в виду.)

– Дэвок! – повторила она. – Дэвок! Сами выставляются, завлекают, а потом в крик… А мальчик, внук, ну он же живой или кто? Он же разгорячился! Но где у них деньги на адвокатов? Которого выделили сначала, прямо ей сказал: «Я бы вашего – далее неприличное слово, – повесил бы за…» – далее неприличное слово. А вот другой адвокат оказался с понятием: у мальчика жизнь впереди. Что, если всех из-за дэвок в тюрьму.

Марья Николаевна, выдав главный секрет, мелкие тайны уже проговорила легко:

– Лидия Алексеевна не человек. Бог. Все знает, все умеет и душевности необыкновенной. Она меня простит, что я ее выдала. Дело-то справедливое. У меня нет денег, но есть квартира. «Давайте отщипнем от квартиры», – посоветовала мудрая Лидия Алексеевна. И отщипнула. У мальчика есть адвокат-умница. А жить и тут можно. Вода и газ есть, и слава богу. Что в этом плохого? – спросила Марья Николаевна, уже перейдя из образцового плача в образцовое спокойствие. Сидит на табуреточке, обмахивается прихваточкой. – Что?

– Да ничего! – с чувством ответил Юрай. – Конечно, ничего особенного. И не говорите вы вашей спасительнице, что мне рассказали, мне ведь это и не надо. Зачем мне ваши проблемы, я их уже забыл.

Марья Николаевна от радости предложила чаю и выдала еще некоторые подробности. Что была дома у Лидии Алексеевны.

– Как раз в тот день, когда вы ко мне пришли. Я тогда немножко занервничала, не за себя, за внука, все-таки мне на самом деле трудно объяснить нормальному человеку, почему я сюда въехала. Лидия Алексеевна сказала, что все ерунда. «Нормальная честная сделка». Вот так она сказала. А у нее мужчина был. Такой молодой, интересный. Вот он, правда, разозлился. Лидия Алексеевна ему строго сказала: «Не бери в голову. Я тебя прошу».

– Конечно, – сказал Юрай, – они вам доброе дело, а я как бы лезу со своим мнением… Я понимаю этого мужчину, я бы на его месте себя, гада, придушил. Шутка!

Но Марья Николаевна засмеялась так же образцово, как и плакала. Головку откинула, подбородочек вперед выставила и так серебряно, серебряно залилась.

– Вы его словами говорите. Он так и сказал: придушить гада.

И они хохотали вдвоем: надо же, как впопад два совершенно незнакомых человека сказали одно и то же об одном и том же.

Юрай, старательно изображая хромоту, уходил от Марьи Николаевны с чувством истинно советского человека – с глубоким удовлетворением. Здоровый и полный сил Лодя – а кто же еще? – жаждет придушить его, Юрая. Желание это великолепно взаимное, и главная задача Юрая – сделать это первому.

* * *

– Ты хочешь знать мое мнение? – удивленно спросил Леон.

– Нет. У меня нет вопросов и нет сомнений. Ты против самосуда, но комизм, или трагизм, или сюрреализм ситуации – как хочешь назови – в том, что я тоже против. Я хотел бы сдать их в милицию. Я хотел бы, чтобы прошло нормальное следствие. Я хотел бы нормального суда. Ты можешь назвать хоть одно основание, по которому со мной вообще будут разговаривать в твоих органах?